Джеймс Купер: Пионеры, или У истоков Саскуиханны

Тихо ступая по траве, молодые люди приблизились к могилам так, что охотник их не слышал. Загорелое лицо старика подергивалось гримасой душевной боли, он усиленно моргал глазами, как будто что-то мешало ему видеть. Немного погодя Натти медленно поднялся с земли и громко произнес:

– Ну, надо полагать, все сделано как следует. Что-то тут написано, только мне не разобрать, но вот трубка, томагавк и мокасины вырезаны отлично, а ведь небось человек, который все это сделал, сам ничего из этих вещей и в глаза никогда не видел. Эх, эх! Вон они лежат оба рядом – неплохо им здесь… А кто положит в землю меня, когда пробьет и мой час?

– Когда наступит этот горький час, Натти, у тебя найдутся друзья, чтобы отдать тебе последний долг, – проговорил Оливер, тронутый словами старого охотника.

Натти обернулся и, не выказав удивления – манера, перенятая им у индейцев, – провел рукой по лицу, как будто этим жестом стирая все следы грусти.

– Вы пришли взглянуть на могилы, детки, а? – спросил он. – Ну что ж, на них приятно поглядеть и молодым и старым.

– Надеюсь, тебе нравится, как все здесь сделано, – сказал Эффингем. – Ты больше всех заслужил, чтобы с тобой по этому поводу советовались.

– Ну, я не привык к богатым могилам, – возразил охотник, – так что это неважно, по вкусу они мне или нет, и советоваться со мной толку мало. Вы положили майора головой на запад, а могиканина – головой на восток, так, мой мальчик?

– Да, сделали, как ты желал.

– Вот и хорошо, – сказал охотник. – Они ведь думали, что после смерти пойдут разными дорогами, но мы знаем, что тот, кто стоит над всеми, в свое время соединит их – он сделает белой кожу мавра и поставит его рядом с принцами.

– В том не приходится сомневаться, – ответила Элизабет, решительный тон которой сменился мягким и грустным. – Я верю, что когда-нибудь мы снова все встретимся и будем счастливы вместе.

– Это правда, детки, встретимся потом? Это правда! – воскликнул охотник с необычным для него жаром. – Думать так утешительно. Но, пока я еще не ушел, я хотел бы знать, что рассказали вы тем, которые, словно голуби весной, так и летят сюда, – что рассказали вы о старом делаваре и о храбрейшем из белых, какой когда-либо бродил по этим горам?

Эффингем и Элизабет удивились внушительному и торжественному тону, каким Кожаный Чулок произнес эти слова, и приписали это необычности обстановки. Молодой человек повернулся к памятнику и прочел вслух:

– "Вечной памяти Оливера Эффингема, эсквайра, майора его величества шестидесятого пехотного полка, солдата испытанной храбрости, верного подданного, человека чести и истинного христианина. Заря его жизни прошла в почестях, богатстве и силе, но закат ее был омрачен бедностью, людским забвением и недугами, и единственный, кто облегчал ему все тяготы, был его старый, верный и преданный друг и слуга, Натаниэль Бампо. Потомки воздвигли этот памятник высоким добродетелям хозяина и честности его слуги".

Услышав свое имя, Кожаный Чулок сперва было замер, потом морщинистое его лицо осветилось улыбкой.

– Вот так здесь и сказано, сынок? Значит, вы рядом с именем хозяина вырезали имя его старого слуги? Благослови вас бог, детки, за вашу доброту, – а когда стареешь, доброта идет к самому сердцу…

Элизабет повернулась спиной к ним обоим. Эффингем, силившийся сказать что-то, наконец все же овладел собой:

– Да, твое имя лишь вырезано на простом мраморе, но его следовало бы написать золотыми буквами!

– Покажи мне, сынок, где оно стоит, – попросил Натти с детским любопытством, – я хочу посмотреть на него, раз уж ему оказана такая честь. Это щедрый подарок человеку, который не оставил после себя никого, кто продолжал бы носить его имя в краю, где он так долго прожил.

Эффингем показал старику его имя на мраморной доске, и тот с глубоким интересом провел пальцем по всем буквам, затем поднялся с земли и сказал:

– Да, душевная то была мысль, и по-душевному все сделано. Ну, а что вы написали на могиле краснокожего?

– Слушай, Натти, – сказал Оливер и прочел:

– "Сей камень возложен в память об индейском вожде делаварского племени, известном под именем Джона Могиканина и Чингагука".

– Не Чингагука, а Чингачгука, что значит "Великий Змей". У индейцев имя всегда что-нибудь значит, надо, чтобы оно было написано правильно.

– Я позабочусь, чтобы ошибку исправили. "…Он был последним представителем своего племени, когда-то обитавшего в этих краях, и о нем можно сказать, что его грехи были грехами индейца, а добродетели – добродетелями человека".