Джеймс Купер - Следопыт, или На берегах Онтарио

И неискушенный сын природы, с душою простой, но благородной, исполнил ее просьбу; когда он помогал ей сесть в лодку, у него был вид человека, который решительным усилием рвет тугую, крепкую нить. Прежде чем удалиться, он взял Джаспера за руку, отвел его в сторону и обратился к нему со следующими словами:

– У тебя доброе сердце и благородная натура, Джаспер, но оба мы грубые дикари по сравнению с этой нежной тростинкой. Щади же ее и никогда не выказывай суровости мужчины к этому хрупкому созданию. Со временем ты научишься ее понимать, и господь, который равно правит лесом и озером и который с улыбкой смотрит на добродетель и отвращает лицо свое от порока, подарит вам заслуженное счастье.

Следопыт подал знак другу отчалить от берега, а сам стоял, опершись на свой карабин, пока лодка не подошла борт о борт к "Резвому". Мэйбл рыдала, словно сердце у нее разрывалось на части, и глаза ее неотрывно смотрели на прогалину, где одиноко высилась фигура Следопыта, и так до тех пор, пока "Резвый", зайдя за мыс, не потерял его из виду. И до самой последней минуты не спускала она глаз с неподвижной мускулистой фигуры этого необыкновенного человека, которая возвышалась, как статуя, поставленная на этом уединенном месте в память разыгравшихся здесь бурных событий.

Уж на что Следопыт был привычен к одиночеству, но, когда "Резвый" окончательно исчез из виду, им овладело вдруг чувство полной заброшенности. Никогда еще не ощущал он так свою оторванность от мира: за последнее время его потянуло к радостям и заботам обычного человеческого существования, ему уже виделась семья, тихий домашний уют. И вот все исчезло, рухнуло, как бы в одно мгновение, и он остался один на свете, без милой спутницы и без надежд. Даже Чингачгук покинул его, пусть и на время; отсутствие преданного друга было особенно тяжело нашему герою в эту минуту, быть может, самую критическую в его жизни.

Следопыт стоял, опершись на свой карабин, в позе, описанной нами в предыдущей главе, еще долго после того, как "Резвый" скрылся за горизонтом. Казалось, он оцепенел; только человек, привыкший требовать от своих мускулов непомерной работы, мог выдержать эту трудную позу в ее мраморной неподвижности, да еще в течение такого долгого времени. Наконец он стряхнул с себя оцепенение вздохом, казалось, исходившим из глубины его существа.

По особому свойству этого самобытного человека, он вполне владел собой во всем, что касалось практической жизни, чем бы не были поглощены его мысли. Так и сейчас: хотя в душе его жила только мысль о Мэйбл, ее красоте, предпочтении, отданном ею Джасперу, ее слезах, ее отъезде, ноги послушно и неуклонно несли его к тому месту, где Июньская Роса все еще скорбела над могилою мужа. Их беседа велась на языке тускароров, которым Следопыт владел свободно; но, поскольку наречие это известно лишь людям многоученым, мы переведем их слова на простой английский язык, сохранив, по возможности, слог каждого собеседника и его интонацию.

Волосы Июньской Росы свесились ей на лицо. Сидя на камне, вынутом из могильной земли, она склонилась над свежей насыпью, скрывавшей тело Разящей Стрелы, глухая ко всему, что происходило вокруг. Ей казалось, что все, кроме нее, покинули остров, а шаги Следопыта, обутого в мокасины, были так бесшумны, что она не заметила его приближения.

Несколько минут стоял Следопыт перед скорбящей женщиной, не произнося ни слова. Горе безутешной вдовы, воспоминание о ее невозвратной потере, это зрелище полного одиночества заставили его взять себя в руки: рассудок говорил ему, что страдания молодой индианки, насильственно разлученной с мужем, неизмеримо горше, чем его собственная скорбь.

– Июньская Роса, – сказал он торжественно, с глубокой серьезностью, говорившей о силе его сочувствия, – ты не одинока в своем горе. Обернись же и взгляни на друга.

– У Росы больше нет друзей! – отвечала индианка. – Разящая Стрела ушел в блаженные селения, и некому заботиться о Росе. Тускароры прогонят ее от своих вигвамов, а ирокезы презренны в ее глазах, она глядеть на них не может. Нет! Пусть Роса лучше умрет с голоду на могиле мужа!

– Это не годится, никуда не годится! Это противно человеческому закону и разуму. Ты веришь в Маниту, Роса?

– Он отвернул лицо свое от Росы, он на нее сердится. Оставил ее умирать одну!