Анна Исакова - Мой Израиль

Стоит ли удивляться тому, что жертвой подобной интерпретации галута стал в первую очередь идиш? Как-то известная исполнительница песен на идише Нехама Лифшицайте, знакомая с нашей семьей издавна, спросила меня — уже в Израиле, — являюсь ли я идише тохтер? Это словосочетание может означать как «дочь еврейского народа», так и «сторонница идиша». Я нерешительно пожала плечами. Дочерью еврейского народа я полагала себя всегда и всегда этим званием гордилась, но сторонницей культуры идиша никогда не была, несмотря на большую любовь к маме лошн и неподражаемому фольклору на нем. А уж относительно большей части литературы на идише и танцевально-песенной «идиш-шмальц-кадрили», ставшей сценической параллелью нанайской борьбе и музицированию на пиле, мне и вовсе нечего сказать. К этому жанру самовыражения выродившейся еврейской души у меня нет положительного отношения. Нет его и у большинства израильтян, особенно местного розлива. С этого и начались идиш зоргн — проблемы идиша в государстве евреев, оно же — еврейское государство.

Казалось бы, государство евреев должно выступить решительным защитником идиша и культуры на этом языке. На деле получилось наоборот: идеологический сионизм — неважно, какого толка, левого, правого или религиозного, — предлагал не просто новое государство евреев, он предполагал еще и появление в этом государстве нового еврея, ни в чем не опирающегося на достижения галута. В сущности, Израиль должен был стать полным антиподом галуту, о котором следовало забыть, словно его и не было. В еврейской истории все должно было начаться заново и именно со дня разрушения Второго храма.

Правда, решено было включить в культурное наследие и то, что было создано в галуте на иврите. Но для того, что было создано на идише и других еврейских языках, как и для того, что было создано евреями о евреях и для евреев, но на нееврейских языках, места в израильской/ивритской культуре не нашлось. Галут, поставлявший молодому государству население, рабочие руки, денежные средства, обеспечивавший ему международную легитимацию и даже позволивший Израилю выступить единственным истцом в вопросе о компенсациях за Катастрофу, объявлялся злостным врагом. Его запрещалось ввозить с собой при въезде и тем более — предъявлять в качестве аргумента в любом споре.

Проявления галутной еврейской культуры конфисковались. Начало еврейской государственности знаменовалось декретированным запретом на газеты на идише, театральные постановки и концерты на этом языке и на любое публичное упоминание о галутной культуре в положительном аспекте. Рассказывают, что концерты и представления на идише все же происходили, но на билетах и в объявлениях специально указывались неправильные время и место, чтобы ревностные стражи порядка уходили ни с чем, тогда как истинные место и время передавались из уст в уста. Несмотря на это, тайные залы бывали переполнены. Газеты на идише тоже доходили до читателя благодаря хитроумию их издателей. Эдакий вариант идишского самиздата.

И вот знаменитая на весь послевоенный идишский мир певица Нехама Лифшицайте приезжает из Литвы в Израиль и добивается права дать концерт в боевых частях ЦАХАЛа. Это было мечтой всей ее нелегкой жизни. Она ехала к ним, к еврейским солдатам, в состоянии эйфории. Пела, как никогда, — и была жестоко освистана. Сказала со слезами на глазах: «А данк айх, сабрес» («Спасибо, сабры») — и вошла в израильскую когорту борцов за права идиша.

Честь и хвала ей, только на солдат-сабров Нехама обиделась напрасно. Их так воспитали. Когда Ружка Корчак, бывшая узница Вильнюсского гетто, попыталась говорить на идише во время общественной дискуссии, ее резко оборвал сам Бен-Гурион. По некоторым свидетельствам, он даже крикнул, что Катастрофа произошла с евреями из-за идиша, а потому нет такого языка, нет, нет и нет!

Я думаю, он хотел сказать (если этот крик души действительно имел место), что переселись евреи галута вовремя в Эрец-Исраэль, Катастрофа бы не произошла. Но привязано было ощущение ужаса и непотребности галута именно к идишу, который и для Бен-Гуриона был родным языком. Отцы-основатели государства в большинстве своем знали идиш великолепно, но говорили на иврите. Кроме того, с созданием государства все государственные чиновники обязаны были носить ивритские имена. Правда, Грин стал Бен-Гурионом, Рубашов — Шазаром, и Реувен Пайкович — Игалем Алоном гораздо раньше. Но если во времена мандата такие решения принимались волюнтарно, со становлением Израиля иначе стало нельзя. Почему?