Валентина Лелина - Мой Петербург

«Широкие улицы Петербурга почти всегда оживлены народом, который куда-то спешит, куда-то торопится… Редко случается узнать петербуржцу, кто живёт возле него, потому что и сверху, и снизу, и с боков его живут люди, которые так же, как и он, заняты своим делом и так же не имеют времени узнавать о нём, как и он о них…

Петербургский житель никогда не ложится спать ранее двух часов ночи, а иногда и совсем не ложится; но это не мешает ему в девять часов утра сидеть уже за делом или быть в департаменте. После обеда он непременно в театре, на вечере, на бале, в концерте, в маскараде, за картами, на гулянье, смотря по времени года. Он успевает везде и, как работает, так и наслаждается торопливо, часто поглядывая на часы, как будто боясь, что у него не хватит времени».

Этим петербургским заметкам Белинского эхом отзываются горькие сожаления Некрасова. Незадолго перед смертью поэта его навещал известный юрист Анатолий Федорович Кони с извинениями, что долго не заходил. На эти извинения Некрасов отвечал: «Да что вы, отец!.. Я ведь и сам знаю, что вы очень заняты, да и всем, живущим в Петербурге, всегда бывает некогда. Это здесь роковое слово. Я прожил в Петербурге почти сорок лет и убедился, что это слово — одно из самых ужасных… вот я умираю — а оглядываясь назад, всё и всегда было некогда. Некогда думать, некогда чувствовать, некогда любить, некогда жить душою и для души, некогда думать не только о счастье, но даже об отдыхе, и только умирать есть время…»

Петербург девятнадцатого века ещё покачивался на Неве парусниками с высокими мачтами, переполненными дровами барками, крутыми боками яликов. Это роднило его с ушедшим временем.

Но ясно уже слышалась тяжелая поступь новых времен — гудки паровозов, фабричные гудки, взметнувшиеся трубы заводов на Выборгской, на Невской стороне, звонки трамваев…

«Век девятнадцатый железный…» — напишет позже Блок. Этот эпитет нельзя воспринимать буквально, но во времени Петербурга второй половины прошлого столетия действительно слышалось лязганье металла, грохот поездов железной дороги. Заводы и фабрики наступали на дворцы Екатерининского времени по Петергофской дороге, на Выборгской стороне.

Александр Бенуа, наблюдавший в детстве исчезновение усадьбы Кушелево-Безбородко, с печалью вспоминал: «Наше поколение, заставшее ещё массу пережитков прекрасной старины и оказавшееся в то же время свидетелем начавшейся систематической гибели этой старины под натиском новых жизненных условий и теорий, не могло не воспринять какую-то особую горечь при виде совершавшегося процесса… всё старое, отжившее и хотя бы распрекраснейшее должно в какой-то момент уступить место новому, вызванному жизненными потребностями и хотя бы уродливому».

К концу XIX века Петербург вдруг очень постарел. Как будто не два века жизни и мысли этого города прошло, а тысячелетие. Это чувствовали все, кто жил тогда в северной столице. «Мы считаем на годы, — писал Мандельштам, — на самом же деле в любой квартире на Каменноостровском проспекте время раскалывается на династии и столетия». Какая-то странная усталость охватила всё существование Петербурга. «Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз…» (А. Блок).

Писатели, художники, поэты с особой остротой почувствовали необходимость сберечь исторические и художественные ценности Петербурга. В эти годы возникает общество «Старый Петербург», журнал «Старые годы». Это была попытка удержать, запечатлеть время Петербурга.

Все наши часы — это только игрушки: верных часов ни у кого нет. Час, год сегодня — совсем другая мера, чем вчера, и мы не чувствуем этого только потому, что, плывя по времени, не видим берегов. Но искусство всегда зорче нас. И в искусстве каждой эпохи отражена скорость эпохи, скорость вчера и сегодня.

Мы это видим, вглядываясь в портреты, выполненные в начале XX века Юрием Анненковым. В этих портретах писателей, политиков, музыкантов есть ощущение необычайной стремительности, динамичности наступившей эпохи; в них чувство времени доведено до сотых долей секунды.