Диана Виньковецкая - Обнимаю туман. Встречи с Кузьминским

Внутри Кости было сочетание разных качеств, равновесия в его экстравагантной натуре не было, и в пьяном состоянии, или прикидываясь пьяным, он мог наговорить разные гадости, «правду–матку», как иногда говорят. Как‑то раз у Ильи Левина собрались отметить встречу и выступление в университете известного писателя Юза Алешковского, прославившегося своей повестью «Николай Николаевич». Выпивали, беседовали. Юз много шутил, острил, метафизически матерился, и им все восхищались. Кузьминский лёг на диван и, притворясь пьяным, поочерёдно полуоткрывал то один глаз, то другой. Он выжидал подходящий момент — метил в Юза Алешковского. Выждав, когда Юз сказал: «поэт напился», Кузьминский сразу же громко пробормотал: «Твой «Николай Николаевич» — стоЯщий, всё остальное — хуйня», и одним прищуренным глазом обвёл всех присутствующих. Юз не нашёлся, что ответить, и не полюбил Кузьминского. И не только он. Своей откровенной прямотой Кузьминский быстро наживал врагов. Тот самый случай, когда правда в ущерб тактичности.

Большое негодование нашей эмигрантской публики вызвал фильм «Бывшие», показанный по американскому телевидению и на широких экранах с участием Кузьминского. После показа фильма у нас раздавались звонки: «Яков, твоего Кузьминского нужно убить!» «Ваш Кузьминский со своими грязными собаками позорит русских на всю Америку.» «Вчера ваш Кузьминский в фильме валялся пьяный.» Возмущённые эмигранты создали какой‑то комитет и подали в суд на режиссёра фильма Джессику Савич за клеветнические измышления. Джессика Савич погибла в автомобильной катастрофе, суд не состоялся, но про Кузьминского стало ходить мнение, что он позорит нашу эмиграцию, что нельзя серьёзно к нему относиться — репутация его была подмочена, и он уже не мог быть первым парнем на нашей эмигрантской деревеньке. Не одобряя Костиного ёрничанья и злословия, Яков защищал его от нападок эмигрантской публики, говорил, что к личности Кузьминского не нужно подходить с обычными мерками, старался открыть лучшее, что было в Косте — яркость, неповторимость, исключительность его личности, подчёркивая, — что всегда можно найти основания не любить.

Хотя мы приехали в свободную страну, но внешнее «освобождение — только путь к достижению внутренней свободы, которую нужно «освобождать в себе», как мне советовал Яков, а «не искать где‑то виноватого в своих поражениях». Но мы ещё долго мыслим так, как привыкли в тоталитарной системе.

В России Кузьминский создавал своё потустороннее пространство, живя в котором, выпадал из социального строя и вызывал восхищение у многих огорчённых советской властью людей. В Америке же его «выпадения» из социума перестали встречать такое бурное восхищение.

Не помню, чья была идея, кажется, Джона Боулта как директора Фонда Русской культуры, посетить американскую тюрьму и рассказать заключённым о русской культуре. Костя с радостью принял это предложение, надеясь, — может, в американской тюрьме, в потусторонней жизни, у выпавших из социума он найдёт понимание и сочувствие. Джон Боулт, Кузьминский и Яков отправились в Техасскую тюрьму города Далласа пронять американских заключённых русским авангардом. Кузьминский вырядился суперковбоем, просто Джон Вейн из Вестернов — кожаные штаны с блямбами, замшевая куртка с разными прибамбасами, шляпа с громадными полями, сапоги с отворотами. подвешенная кобура. С заключёнными он говорил на американском сленге, с американизмами «уё–моё», его английский звучал так, будто он родился в техасских прериях.

Не знаю, как и что думали американские тюремные резиденты про русский авангард, предполагаю, что они понятия не имели, где такая страна Россия, уж не говоря о поэзии, нонконформизме. Но Кузьминский был от тюрьмы в восторге. В заключение своей речи он сказал, что при таком избытке времени, на таком довольствии как у них, на таких харчах — на столах масло, повидло, хлеб, без КГБ, без советской власти — на таком приволье можно столько написать стихов, столько нарисовать картин. что он просто- напросто им завидует. «А мои.» и, вспоминая своих бедных, бездомных, голодных российских поэтов и художников Эрля, Ширали, Охапкина. подпустил слезу. «Они совсем не похожи на ваших американских художественных дельцов, им вечно нечего есть, спать. нет угла, где можно с девушкой «перепихнуться». В России снег, холодно, там не Техас. «Устроил мастерский эмоциональный спектакль.

Яков рассказывал, что заключённые сначала смотрели на Кузьминского с удивлением, как будто увидели инопланетянина, но потом они чутьём поняли, что он им сродни, и к концу тюремного приёма обращались с ним по–свойски : хлопали по плечу, пожимали руку, показывали свои татуировки, один преподнёс яблоко, другой свой рисунок… Можно сказать, приглашали с ними пожить. На следующий день в «Далласовской правде» была заметка «Русское искусство в американской тюрьме» — о том, как расцветает дружба между народами, как в исправительном заведении идёт воспитание заключённых стихами и картинами. И вот уже половина уголовников собирается стать поэтами, другая — художниками.