Виктор Ардов - Этюды к портретам

Но в «Чудаке» не только темы обсуждались на подобных совещаниях. Обычно мы читали и фельетоны и рассказы, которые должны были войти в номер. Почти все вещи Ильфа и Петрова были прослушаны тут. Даже рассказы Зощенко мы читали либо сами, либо в авторском исполнении, но второе происходило реже, ибо Михаил Михайлович не часто появлялся в Москве. Этого писателя мы все любили и очень уважали. В те годы Зощенко переживал свой расцвет, писал он замечательно. Помню, что очень одобрен был всеми на совещании «чудаков» рассказ Зощенко «Серенада» — о силе духа, торжествующего над грубой силой. Читал эту вещь автор.

Если обсуждаемое произведение оказывалось не слишком удачным, Кольцов непременно произносил одну и ту же резолюцию:

— Сократить и усмешнить!

Он писал эти же слова и на рукописях, которые поступали в журнал без обсуждения. Затем стал писать короче: «Сокр. и уем.» А потом — «СИУ». Вслед за Кольцовым и мы научились требовать от других авторов того же…

Кстати, в приемной «Чудака» висели два плаката, сочиненные Ильфом и одобренные Кольцовым: «Пишите короче, вы не Гоголь» и «Гениев и титанов просят писать короче!»

Мне кажется, атмосферу «Чудака» и отношение М. Е. Кольцова к этому журналу рисует такой эпизод. В очередном номере «Огонька» весною 1929 года что-то написали неправильно по географической части. Тогда Ильф сделал ехидную сатирическую заметку на эту тему для «Чудака». Заметка кончалась так:

«Изложенное показывает, что редактор «Огонька», хотя он является и нашим редактором, что-то путает в географии». И заметка увидела свет. Кольцов со смехом пропустил критику в свой адрес на странице любимого им сатирического еженедельника…

Конечно, очень трудно придумывать смешное только для деловых целей — в журнал. Всегда хочется при этом пошутить и просто «для себя». Кольцов охотно терпел такого рода юмористические интермедии на наших собраниях. Он не хотел спугнуть дух веселья и непринужденности. Иной раз Михаил Ефимович только морщился, когда шутки делались длительными и не слишком остроумными. Обычно гораздо раньше, нежели Кольцов, против веселой пикировки (чаще всего этим и были заняты паузы) выступал Илья Арнольдович Ильф. С некоторым пренебрежением он вопрошал:

— Кончится этот пир остроумия?

«Пир» кончался, и мы снова начинали работать…

И. А. Ильф проявлял наибольшую взыскательность среди всех нас. Рассмешить его было трудно. Случалось даже, что Ильф с самым мрачным видом отзывался о рисунке или юмореске:

— Это смешно.

А Кольцов был откровенно смешлив. Засмеявшись, Михаил Ефимович часто пояснял, какие ассоциации привели его к смеху. И всегда такие комментарии были неожиданны, наполнены ясными и небанальными представлениями о жизни. Ни у кого не было более острого глаза на всякие нелепицы, чем у Кольцова. Он и подмечал их с блеском, и сразу же подбирал для них названия просто великолепные: это почти всегда были уже готовые заголовки на случай, если понадобится описать данный курьез в печати…

Чувство юмора никогда не покидало Михаила Ефимовича. Помнится, на одном вечере в Доме печати, посвященном поездке наших журналистов в Чехословакию (1937), участница поездки с восторгом рассказывала о благоустроенности… сталактитовой пещеры где-то в Татрах. Она описывала, как эффектно проведено электрическое освещение в подземные залы, созданные природой, как убедительны поясняющие надписи подле каждого сталактита и т. д. Затем ораторша стал-а горевать цо тому поводу, что у нас не было подобного «комфорта» при сталактитах и сталагмитах в пещере на реке Чусовой, где она побывала до революции. Тут Кольцов не выдержал. Он поднял голову и глазами поискал в зале кого-нибудь из «своих». Увидев меня, Михаил Ефимович произнес достаточно громко:

— Сталактиты задыхались в условиях проклятого прошлого.

При этом он улыбнулся, а я захохотал столь громко, что председательствующий позвонил в свой колокольчик…

Полный комплект «Чудака» с ласковой надписью Миха- цла Ефимовича и по сей день одна из самых дорогих мне книг моей личной библиотеки.

В «Крокодиле», который Кольцов начал возглавлять с 1934 года, его высокие качества редактора, разумеется, оставались теми же.

Старик А. С. Бухов, который в середине тридцатых годов не только писал в «Крокодиле», но и был фактически секретарем редакции, отправлял Кольцову сверстанные уже страницы будущего номера. Кольцов делал свои поправки, замечания, а иногда и снимал рисунок или рассказ. Кажется, это я придумал говорить про такие купюры: «Старик вытоптал фельетон». Сперва мы с Буховым, а потом и вся редакция стали пользоваться этим термином, говоря о резолюциях редактора.