Виктор Ардов - Этюды к портретам

Как это иногда бывает, диспут не стал серьезным обсуждением спектакля и постепенно превратился в нечто близкое к пародии на такие обсуждения. И вот тут Маяковский, чутко уловив настроение зала и интонацию всего предыдущего, произнес шутливую речь. Он пародировал предыдущих ораторов, кратко и очень — смешно пересказывая их точки зрения. Правда, материал был сравнительно легкийдля пародий. И тема спектакля, и не очень умные словеса,только что потрясавшие своды неуютного зала, — всепросилось на карикатуру…

Но насколько блестящими вышли у Маяковского эти шаржи!С откровенной ина сей раз очень добродушной усмешкойВладимир Владимирович сперва приводил вкрат цесодержание речи каждого из «предыдущих», а затем комментировал данную речь. Зрители смеялись и аплодировали каждую минуту. Когда поэт кончил говорить, аудитория громкими криками потребовала продолжения. И Маяковский ответил так:

— Пожалуйста, товарищи, я могу и еще… Только что-нибудь дельное я вряд ли скажу… Так разве — побаловаться еще…

Но именно о том и просили слушатели.

Комическая импровизация эта поразила меня своей чисто поэтической инфантильностью. Я сам — пародист. И знаю, что для создания такой комической «бессмысленки» (которая в сути своей всегда есть гротесковая гипербола вполне осмысленных явлений действительности) нужны и вдохновение и именно детская раскрепощенность фантазии от пут логики, которая, казалось бы, совсем отстранена и вдруг возникает в готовом результате с необыкновенной силой преувеличения — очень точного и проясняющего все гораздо лучше, чем строгие силлогизмы.

Я не могу припомнить сегодня всего, что говорил тогда Владимир Владимирович. Да и то, что помню, не произведет нужного впечатления на читателя. Но вот игру веселого вдохновения на лице поэта я помню отлично. Таким добрым, милым, оживленным я никогда больше не видел Маяковского…

Ещеиной Маяковский: на диспутах вДоме печати, где, в общем,обстановка была спокойной, но противников, как говорится, «хватало». В этом особнячке в начале Никит ского (нынеСуворовского) бульвара особенно часто об суждалипроблемы искусства и литературы. И публика здесь бывалаквалифицированная.

Все ведущие режиссеры, критики, актеры, художники, литераторы, публицисты навещали маленький белый зал Дома печати.

ИВладимир Владимирович с его обостренным чувством аудиториивысказывался на диспутах в Доме печати, по жалуй,свободнее и глубже, чем где бы то ни было. Ведь на его собственных вечерах аудитория состояла в основном из «зрителей» — они же слушатели и читатели. Не все тон кости поэтической теории или театральных систем, живописной техники или журналистики были понятны на таких «афишных» вечерах. И потом: на собственных афишных вечерах надо было завоевывать аудиторию для своего твор чества, для Лефа, для Революции даже…

В Доме печати почти не бывало политических противников. А большая часть зала состояла из людей, давно и твердо определивших свои вкусы в искусстве и литературе. С ними можно было спорить. Но пропагандировать их впрямую не требовалось.

И вот мы видели, что в Доме печати Маяковский появился на трибуне как теоретик своей поэтической группы, как человек определенных воззрений не только в политической сфере, но и в области культуры. Я написал слова «на трибуне» и тотчас же вспомнил, что Владимир Владимирович не любил прятаться за деревянный параллелепипед кафедры. Он ходил по крошечной авансцене Дома печати, неторопливо излагая свои мысли. И казалось, что зал на двести мест не вмещает этого мощного голоса, что слова поэта оглушают прохожих на бульваре и долетают до Арбатской площади…

Живая реакция аудитории, реплики из задних рядов и из президиума подвигают Маяковского на скорые ответы. Не буду останавливаться на поразительной находчивости поэта: чересчур много о том уже написано.

Но не дай бог, если реплики нечаянно или намеренно «раздразнят» Владимира Владимировича. Тогда взрывчатый темперамент поэта сразу подымает стрелку «полемического накала», что называется, до отказа. И тут Маяковский не стесняется в резкостях, — разумеется, я говорю о резкости мыслей, а не о грубости выражений. Заступался за свои теоретические и политические воззрения Маяковский с тем же чувством величайшей важности этих мнений, какую он обнаруживал в пропаганде, внедрении своих стихов.

Всегда ощущалось, что ему самому мысли и стихи, чувства и образы его выступлений гораздо дороже, гораздо важнее, чем аудитории. Вот он накалил своих слушателей, казалось бы, до предела. Все смотрят на мир его глазами, слышат только его стихи или мысли, его речь. Он может повести за собою несколько сот человек, слушателей куда хочет. И все-таки его волнение превосходит порыв загипнотизированных им людей…