Виктор Ардов - Этюды к портретам

Но и первого впечатления для меня было достаточно, чтобы навсегда привязаться сердцем к этой огромной голове, к мощной фигуре, к голосу, равного которому я никогда больше не слышал ни до, ни после…

Помнится, довольно часто видел я после этой первой встречи Маяковского в коротком зимнем полупальто с шалью (теперь оно висит на вешалке в музее) или в широком длинном коверкотовом плаще и мягкой шляпе, а то — без головного убора и верхнего платья в летнюю жару. И всякий раз я почтительно и восхищенно провожал его глазами.

Помню прохладный весенний вечер. Это примерно двадцать шестой — двадцать седьмой год… На площади, которая теперь носит имя поэта, еще был скверик. Он оставлял только тротуар, ведущий от нынешнего здания Зала Чайковского к тому дому в глубине площади, где находится кинотеатр «Москва».

Неверный свет фонарей освещает шумливую и веселую толпу гуляющих. Около десяти часов вечера. В такое время суток много народу на Триумфальной площади. Кино и несколько театров, питейные заведения, закусочные — все это на протяжении двух кварталов. Главная улица города— Тверская — здесь вскипает, как водоворот…

И вот я вижу, как над толпою плывет голова Маяковского. Нету прохожего, который своим ростом мог бы загородить эту голову. Велюровая шляпа с большими полями неторопливо поворачивается вместе с головою во все стороны. Владимир Владимирович не «совершает моцион», а живет в толпе, наблюдает, слушает, всем своим существом поэта вбирает говор «безъязыкой улицы», которую он вооружил своими стихами…

Шаги настолько большие, что кажутся неправдоподобными. Трость размеренно и устойчиво помогает шагам. Да, это не походка фланера. Так передвигается человек, которому есть куда идти. Может быть, этот великан будет передвигаться по кольцу «бесконечных Садовых», пока не родятся в сердце, в мозгу искомые строки и образы…

Сумрак плохо освещенного вечера как бы стирает линии удаляющейся головы. Все. Маяковский прошел. Все.

Вот совершенно забыл: когда же я, что называется, «познакомился» с поэтом? Когда совершился этот ритуал рукопожатия и взаимоназывания фамилий, после которых мыуже обменивались с ним поклонами?

Вероятно, это потому, что я себя считал издавна уже знакомым Маяковского. Рукопожатия и поклоны мало чего прибавляли к моему отношению. А стать другом, близким человеком я не смел и рассчитывать: чересчур велико было мое уважение к Маяковскому, чересчур велика была разница между нами во всех отношениях.

Еще одна уличная встреча с Маяковским. Было это, вероятно, за неделю до его смерти. Погожий апрельский денек залил почти летним теплом столицу. И на Петровке появились типично летние «гуляющие»: так приятно было идти по городу в нарядном и удобном демисезонном (или совсем летнем) платье после зимних ватных одеяний…

Подснежники и фиалки, мимозы в руках продавцов и другие^ атрибуты весны. Мы шли по Петровке втроем: покойный ныне писатель Борис Левин (погибший в финскую войну), поэт Михаил Вольпин и я. Навстречу — Маяковский. Мы поздоровались. Маяковский остановил нас, протянул руку. Спросил с интонацией покровительственного добродушия (немножко пародийного: он изображал в этот момент «литературного генерала», ибо прекрасно понимал, что мы примем условия этой игры, — все трое, мы были поклонниками поэта, издавна встречались в редакциях и иных учреждениях и оценили его тон сразу; мы и отвечали ему так, как ожидалось):

— Ну что, были в ГОМЭЦе после того совещания? — спросил Владимир Владимирович.

(ГОМЕЦ — Государственное Объединение Музыки, Эстрады и Цирка, существовавшее в те годы.)

— Ну, как же, Владимир Владимирович, были…

— И авансы уже получили?

— Получили, Владимир Владимирович…

— Смотрите-ка… Обходит меня молодежь, обходит: я еще не раскачался…

Все четверо посмеялись. Новое рукопожатие. Маяковский следует далее своим путем — к Кузнецкому мосту, а мы подымаемся к Столешникову переулку…

Больше я не увидел Маяковского…

Я неоднократно наблюдал Маяковского на его выступлениях — в диспутах и с чтением стихов. Об этом много написано. И все-таки нынешнему юноше трудно представить себе, чтоже это было — живой Маяковский на эстраде. К этим записям я прилагаю мой рассказ «Вечер Маяковского», в котором пытаюсь передать выступление Маяковского с чтением «Первого вступления в поэму «Во весь голос». Но «Первое вступление» — оно о поэте в конце пути, в тяжкие для него дни, предшествовавшие его гибели. Трагическое в облике и творчестве здесь превалировало решительно и явно. А мы знали и другого Маяковского — диспутанта, полемиста, наконец, чтеца своих произведений в разных ключах — от революционной патетики и до тонкой лирики, острой или веселой шутки…