Юрий Нагибин - Всегда в атаке

Казалось бы, лишне говорить о храбрости Кармена, самого отчаянного в лихом содружестве наших кинохроникеров, храбрости, которая удивляла видавших виды испанских бойцов-республиканцев и советских воздушных асов, но мне хочется сказать о любопытной окраске этой храбрости. Бывает смелость от притуплённого инстинкта самосохранения. Человек с дремлющим воображением просто представить себе не может ни истинных размеров опасности, ни степени риска и, главное, собственной гибели. Во время войны я не раз сталкивался с людьми, которые в странном самообольщении всерьез считали, что их не возьмет ни пуля, ни осколок, ни штык. Кармена никак не отнесешь к таким наивно-самоуверенным молодцам. Он человек с очень живым и сильным воображением, вовсе лишенный спасительных суеверий. В своей книге «Но пасаран!» он без малейшего кокетства рассказывает, как ему было страшно в начальную пору войны. Но читаешь об этом с улыбкой, ибо страхи Кармена сродни бесстрашию, чего он сам вовсе не замечает. Если Кармену нужен тот или иной кадр, он не раздумывая полезет за ним в любое пекло, в жерло действующего вулкана, в паровозную топку, оседлает космическую ракету, кинется под колеса поезда. Но зачем предположения — семь боевых вылетов на бомбардировщике совершил Кармен в качестве стрелка-радиста из-за кадра, которого никто от него не требовал, кроме его профессиональной совести: как падают из люка самолета фугасные бомбы…

Источник непоказной храбрости Кармена — в его высочайшем профессионализме, беззаветной преданности своему орудию и оружию — кинокамере. Кармен поистине рыцарь документальной кинематографии, возведенной им в ранг высокого искусства. Да, такие люди, как Роман Кармен и немногие равные ему по таланту и мастерству, создали новый, наисовременнейший вид искусства — документально-хроникальный кинематограф.

Роман Кармен начинал как фоторепортер и в дальнейшем — скажем, в дни Отечественной войны — случалось, вспоминал о своей первой профессии, но истинное призвание его — кинокамера. Тем не менее Кармен с благодарностью вспоминает о годах фоторепортерской работы, считая, что они много дали ему и в жизненном, и в рабочем плане. Довольно скоро он перерос амплуа кинохроникера и, не бросая оперативного репортажа, стал создавать большие документальные фильмы, выступая в них и оператором, и режиссером, и зачастую сценаристом. Но хотя Кармен умеет в своей профессии все: и снимать, и организовать снятый материал, и оснащать его ярким литературным словом, что непоэтично называется дикторским текстом, в нем нет всеядности, того узурпационного комплекса, который поражает не только документалистов, но, что особенно печально, режиссеров художественных фильмов. Роман Кармен, обладающий универсальностью в рамках хроникальной кинематографии, нередко привлекает к сотрудничеству и операторов, и писателей, и журналистов.

Каждый большой документальный фильм Р. Кармена становится событием и в художественной, и в общественной жизни страны. Последнее неудивительно: он не возится с пустячками, не эстетствует, а берет главное, то, что затрагивает всех людей. И это познавательное, информационное подается в его фильмах на высоком эмоциональном накале, властно вовлекающем зрителя в сопереживание происходящему на экране.

В кратком очерке нет возможности проанализировать эстетическую природу искусства Кармена. Понадобился бы подробный, скрупулезный разбор двух-трех его больших фильмов, а это уже исследовательская работа, потому я лишь коснусь некоторых, быть может и не главных, особенностей его творческой манеры.

Те, кто смотрел «Повесть о нефтяниках Каспия», наверняка запомнили мастера Михаила Каверочкина, героически погибшего на морской буровой во время жестокого шторма. Гибель всегда возносит героя, и порой даже слабый художественный образ обретает значительность и ложится в память зрителей в силу трагического исхода. Не то с Каверочкиным. Еще ничего не зная о предуготованной ему участи, вы начинаете любить этого человека, радоваться его появлению на экране, его простые, добрые, сильные черты чаруют вас ощущением родности. А ведь он не играет, не позирует перед объективом, показывая товар лицом, — бывает и такое в хронике, только не у Кармена, — он, мастер Каверочкин, живет своей жизнью, своими заботами и даже порой не ведает, что на него нацелен киноглаз. В этом и проявляется замечательное искусство Кармена — дать на экране прекрасное живое человеческое лицо. Казалось бы, чего тут хитрого? На деле же перед этой задачей порой отступают и крупнейшие мастера. Человек далеко не всегда бывает равен самому себе, даже похож на себя. Общеизвестно, что лицо — зеркало души, но лишь в определенные мгновения, минуты или часы. Иногда это зеркало ровным счетом ничего не отражает. Человек зачастую погружен в некий внутренний сон, не мешающий ему при этом участвовать во внешней жизни, он бывает и мелочно озабочен, утомлен, подавлен, равнодушен и не мил самому себе. Боже упаси запечатлеть тогда зеркало его обесценившейся временно сути. И вот Кармен прозорливо угадывает тот высший момент в человеке, когда он находится во «внутреннем фокусе», когда все самое важное, характерное, ценное и значительное в нем организует его лицо, отражается в глубине зрачков, в неуловимых волнующих тенях, пробегающих по челу, в скрытом, но ощущаемом, как ток, напряжении.