Дмитрий Мамичев - Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы

Гулин завел машину.

Ее высадили недалеко от дома (Марина жила за городом), под покровом темноты, без свидетелей. На прошанье пригрозили, что если заявит, они будут помнить о ней весь срок и, выйдя на волю, разыщут даже под землей.

Друзья сменили «колеса» и маршрут. Евдокимов взял отцовский «Москвич», а охоту за невольниками перенесли на окрестные села. Осторожность удесятерилась. На взрослых они более не покушались, высматривая одиноких детей. В деревне, однако, взять их было сложнее — кругом глаза. Но если хищник вышел на промысел — жертвы не миновать.

… Олег К. умрет в день своего двенадцатилетия. Женя М. - на тринадцатом году жизни. Перенеся ужасы рабства, мальчики погибнут самой мучительной смертью…

До пленения оставалось несколько минут. Вдоволь накупавшись и, несмотря на жаркое июньское солнце, трясясь от холода — вода не прогрелась, да и долго ныряли, надеясь найти ласту, соскользнувшую с Жениной ноги — дети стояли на обочине дороги, ожидая автобуса. Пешком до дома далеко, и без того вымотались. На горизонте показался красный «Москвич».

— Проголосуем? Ну как подвезут? — шмыгнул носом Олег.

— Держи карман шире! — возразил умудренный Женя, — частник — он и есть частник…

Автомобиль, к их удивлению, остановился сам собой.

— Вам куда, ребята? — спросил Евдокимов. — Далеко?

— Не-а. Рядом.

— Знаем мы ваши деревенские мерки! — захохотал Гулин. — Рядом — значит, верст двадцать с гаком. Ладно уж, садитесь.

Довольные мальчики с радостью приняли предложение: проследить вместе с ними за одним человеком.

— Он затаился на берегу Снегирева. Слышали про такую речку?

— Эка невидаль! — степенно отозвался Женя. — Мы в ней только что купались.

— А нам — вниз по течению. По нашим сведениям, убийца устроил там шалаш. Ночует. Мы сейчас разведаем, а ночью приедем брать.

Захватывающий детектив окончился для детей внезапно: на лесистом берегу на них накинули удавки. То сдавливая, то отпуская горло, удачливые рабовладельцы пространно внушали оторопевшим детям, что с наступлением темноты их отвезут на дачу, где они будут жить. Отныне и навсегда. Малейший взбрык и — Гулин показал нож — голова с плеч.

Несколько часов стоянки возле реки, от которой тянуло вечерним холодом, довершили обработку: голодные дети, впав в прострацию, не могли и пальцем пошевельнуть.

… Пленников затолкали в тесную камеру, лязгнув двойным запором из толстых прутьев. Рабовладельцы похлопали друг друга по плечу. Улов так улов!

Сели «обмывать». Из камеры доносились крики, к которым Гулин, звеня стаканом о бутылки, безуспешно пытался подобрать мелодию и огорчался, что не вышел слухом. Евдокимову это порядком надоело, он захлопнул люк, закрывавший овощную яму.

— Ай, дурак! — вскочил Гулин. — Подними взад!

— Мне твоя музыка — во где, — провел Евдокимов рукой по горлу.

— Подними, говорю! Я хочу получить первое удовольствие от своих рабов.

Утомленные и обессиленные дети успели заснуть. Растолкав Олега и сладостно бормоча: «Полненький… Вкусненький», — Гулин потащил его наверх…

— Рекомендую! — заключил он томно, выпуская из рук истерзанного мальчика, с размаху стукнувшегося о пол. Евдокимов еле оторвался от табуретки и с трудом добрел до вздрагивающего тельца, на ходу расстегивая штаны…

… Разодрав слипшиеся веки, Гулин никак не мог понять, отчего у него так светло на душе. Обычно с похмелья настроение — хуже некуда, а тут… Где Евдокимов?

— Олег! — крикнул он. Никто не отозвался.

Ах да! Ему сегодня в рейс. Умотал. Шоферюга. Командировка в дальний район. Небось и не опохмелился. Долг зовет… Хм… Долг трубит, труба должит. Или, лучше, жужжит… Выпив стакан, Гулин тотчас вспомнил вчерашние события, от которых безотчетно ликовала душа. Он полез в яму.

С утра, не переставая, лил дождь, влага просачивалась в темницу, металлические листы, которыми была обита камера снаружи и изнутри, покрылись испариной. В яме становилось тяжело дышать.

Мальчики затравленно смотрели на появившегося хозяина.

— Как ночевалось? — весело спросил он. — Не бойтесь, я добрый. Как Бармалей, — Гулин взглянул на Олега. — Голенький! Ничего, симпатичный. Пошли.

Пнув Женю, рванувшегося вслед за Олегом, хозяин запер дверь и пообещал отрубить ноги… «больно прыткий!»

С Олегом он тешился долго. Гораздо дольше, чем вчера. Потому что мальчик сопротивлялся, и Гулин, стиснув ему рот, получал дополнительное удовольствие.