Лиз Мюррей - Клуб бездомных мечтателей

Я стараюсь прогнать мысль о маме и запрятать ее в самые глубокие недра подсознания. Я старюсь думать, что происходит за стенами дома, увешанного портретами членов семьи Бобби, уйти мыслями туда, где на улицах Бронкса пьяные латиноамериканцы, сидя на ящиках, играют в домино, громко стуча кулаками о стол, в который победитель «вбивает» свою последнюю фишку. Я стараюсь думать о чем угодно, и постепенно мамин образ исчезает. Если я продолжу думать о ней, я не смогу заснуть. Мне нужен сон, потому что через несколько часов я снова окажусь на улице, и мне некуда будет податься.

Мама, Шестая улица, Гринвич-виллидж, 1971

Впервые отец узнал обо мне, когда мама пришла навестить его в тюрьме. Мама подняла подол платья, чтобы показать через разделявшее их стекло свой большой живот. Тогда моей сестренке Лизе было уже чуть больше года. Мама взяла с собой и ее, чтобы отец на нее посмотрел.

Позже, размышляя о своей жизни, мама говорила так: «Мы с папой не это планировали. Так получилось, дорогая».

Мама начала употреблять наркотики, когда ей было тринадцать. Она говорила: «Мы с папой хотели бросить. Мы думали, что рано или поздно станем точно такими же людьми, как и все остальные. Папа хотел получить постоянную работу, а я мечтала, что буду стенографисткой в суде».

Мама употребляла кокаин внутривенно. Так белый порошок давал более сильный «приход», и его требовалось меньше, чем когда нюхаешь. Весь наркотик без потерь попадал в кровь, проходя по венам, как шаровая молния. После дозы мама чувствовала себя хорошо и была готова встретить новый день.

«Порошок дает мне энергию», – говорила она.

Мама стала наркоманкой еще подростком. Она выросла в доме, в котором царила атмосфера насилия и злобы.

«Бабушка была чокнутой, Лиззи. Папа приходил домой бухой и начинал всех нас бить – электрическими шнурами, палками – всем, что под руку попадалось. Бабушка после этого шла на кухню и убиралась, бормоча что-то, словно ничего особенного не произошло. Она вела себя словно, блин, Мери Поппинс, пока мы все зализывали раны».

Мама была старшей из четырех детей в семье. Она часто говорила о чувстве вины перед братьями и сестрами, которых бросила в тринадцать лет, когда ушла из дома.

«Я больше не могла там оставаться даже ради Лори и Джонни. По крайней мере, Джимми повезло, и его забрали в другую семью. Надо было выбираться оттуда как можно быстрее. Понимаешь, под мостом было удобнее и безопаснее, чем дома».

Я спросила маму, чем она занималась под мостами.

«Ну, дорогая, что мы делали… Общались с друзьями, болтали о жизни. О наших фиговых родителях. О том, что здесь нам лучше. Мы говорили… ну, и «торчали», конечно. А когда «торчишь», не имеет большого значения, где ты находишься».

Мамина наркозависимость началась с клея и марихуаны. Иногда она жила у друзей. Она зарабатывала на жизнь проституцией и порой работала курьером на велосипеде. Потом она постепенно перешла на амфетамин и героин.

«Тогда Гринвич-виллидж был совершенно запредельным местом. Я носила высокие кожаные сапоги, плащ-накидку и была худой, как палка. У нас тогда прикиды были очень серьезные, мы прикольно одевались. Говорили на жаргоне. Видела бы ты меня тогда!»

Когда мама познакомилась с папой в 1970‑х, в моде были густые усы, диско-музыка и кокаин. Мама рассказывала, что отец был «красавцем и дико умным».

«Понимаешь, у него были мысли. А я общалась с полными недоумками и лузерами, а твой отец был совсем другим. У него голова хорошо варила».

Мой отец родился в семье ирландских католиков, проживавших в пригороде, из среднего класса. Его отец был капитаном морского корабля и сильно пил. Мать – работящая и тихая женщина, которая не хотела мириться с «мужскими глупостями», как она их называла.

«Лиззи, знай, твой дедушка был алкоголиком. Мерзкий человек, который много пил и очень плохо относился к людям, – сказал мне однажды отец. – А твоя бабушка не захотела мириться с этим. Ей было наплевать, что тогда разводов было мало, она взяла и развелась».

После развода мой папа уже никогда не встречался со своим отцом.

«Он, Лиззи, был очень непростой человек. Наверное, даже хорошо, что он от нас ушел. С ним все было бы только сложнее».

Детские друзья папы описывали его как ранимого ребенка, который очень остро переживал расставание с отцом. Его мать нашла работу, на которой трудилась целыми днями, а мой папа был предоставлен сам себе. Он или сидел дома один или вечерами навещал своих немногочисленных друзей. Иногда даже казалось, что он растет не у себя дома, а в чужих семьях. Его отношения с матерью были далеко не идеальными.