Эрлинг Кагге - Прогулка. Самый простой источник радости и смысла

Находясь в лесу, я чувствую, как постепенно становлюсь частью окружающей природы, и у меня возникает ощущение, будто мое тело не заканчивается кончиками пальцев. Время идет, и я становлюсь одним целым с травой, вереском, деревьями и воздухом. Я чувствую боль птицы, повредившей крыло, и страдания голодного животного. Лучик солнечного света, пробившийся сквозь густую листву и касающийся моего лица, кажется мне крошечным чудом. Я становлюсь частью чего-то всеобъемлющего – чего-то неизмеримо большего, чем я есть как издатель и отец семейства. И это не желание сбежать подальше от второго, а стремление стать частью первого. Однажды, в одиночестве проведя тридцать дней в Антарктиде, я написал в дневнике: «На вечеринках я порой чувствовал себя более одиноким, чем здесь». Там, в Антарктиде, я тосковал по людям, прикосновениям, мечтая прижать к себе кого-нибудь, но, по мере того как снег и лед, горизонт, холод и облака постепенно становились неотъемлемой частью меня, эта тоска неуклонно слабела и уменьшалась. Было ли это чувство проявлением того, что ежедневно испытывают счастливцы, чья повседневная жизнь действительно полностью гармонирует с природой? Возможно. Мне нравится сообщество, частью которого я являюсь, и требования, которые оно мне выдвигает. Но, на мой взгляд, нам стоит обратить внимание на опыт, о котором говорит Фернандо. В конце концов, кочевые народы, с представителями которых он беседовал, живут на этой планете уже тысячи лет.

Когда я иду в противоположном направлении, то есть к большому городу, познать описанное выше труднее, но все же не невозможно. Темпы там намного быстрее, ожидания и волнения сильнее в десятки раз. Возможно, родись я в по-настоящему большом городе, я лучше понимал бы его.

Помнится, когда я учился в школе, там все стремились к максимальной объективности. Задания имели начало и конец, за контрольные выставлялись оценки, а к поведению предъявлялись определенные требования. Но ходьба – это нечто совсем другое. Вы можете достичь своей цели только для того, чтобы на следующий день продолжить идти. Ваш поход может длиться всю жизнь. Вы можете долго двигаться в каком-то направлении, а в результате оказаться там, откуда отправились в путь.

Как думаете, можно ли проснуться на вершине Эвереста на следующее утро после того, как накануне вечером легли спать дома в собственной кровати? После прогулки с Арне Нессом я вынужден был признать, что такое как минимум не невозможно.

© НАСА.

Первый раз на моей памяти, казалось бы, невероятное случилось 20 июля 1969 года. В тот день Нил Армстронг прошелся по Луне, а США по праву стали первой в мире страной, оставившей след на ближайшей к Земле планете. И этот след сохранится навечно, ведь на Луне, как известно, не бывает ветров. Мне тогда было шесть лет, и, услышав новость, я выбежал на улицу, чтобы посмотреть на Луну, в полной уверенности, что увижу там Армстронга. Сделав несколько странных парящих шагов, Армстронг повернулся, поднял свою камеру Hasselblad и сфотографировал Базза Олдрина, выходящего из лунного модуля «Орел». Олдрин потом всю оставшуюся жизнь расстраивался, что Армстронгу удалось прогуляться по Луне первым. А еще Армстронг произнес фразу, которую помнит весь мир. Ситуация с Олдрином всегда напоминает мне, что все, даже первый в истории выход человека на Луну, можно расценивать как поражение.

Однажды я спросил у американской астронавтки Кэти Салливан, о чем она думала, глядя на нашу планету издалека в рамках программы подготовки к выходу в открытый космос. «В обычной жизни Земля для нас – это небольшой участок суши, на котором мы живем. А на орбите вдруг видишь ее такой, какая она есть, – как планету. Как единую сферу, на которой мы все живем». По словам Кэти, после этого она гораздо сильнее зауважала нашу планету, наш общий дом.

© НАСА.

А еще я спросил Кэти, каково это – выйти в открытый космос? «Я тогда на тысячу процентов присутствовала в настоящем моменте… только где-то глубоко-глубоко теплилась слабая мысль: как же круто делать это в реальном мире [а не в центре подготовки к полетам]».

На рубеже веков мы с Арне Нессом отправились в путешествие к островам Микронезии. Там затерялся Нан-Мадол, древний город в западной части Тихого океана, напоминающий Венецию. Город построен на коралловом рифе, его фундаментом служат подводные камни, а над водой возвышаются деревянные конструкции. Строительные работы начались примерно в VII веке и завершились в XIII, примерно в то же время, когда в Париже строился Нотр-Дам, а в Камбодже Ангкор-Ват. Сегодня над поверхностью океана выступают фундаменты нескольких из девяноста двух рукотворных островов, состоящих из 750 тысяч тонн черных базальтовых валунов весом в 5–10 тонн каждый. Скорее всего, они были добыты в карьере, расположенном километрах в двадцати от этого места. Исследователи до сих пор бьются над вопросом, как их сюда транспортировали. Неужели тащили через джунгли? Однако после попытки прогуляться по острову мы с Арне усомнились в том, что такое под силу людям. А может, валуны подвозили на каноэ? Этого уж точно теперь никто не расскажет.