Впрочем, я не хочу, чтобы надежда становилась сильнее. Старайся, но не рассчитывай на результат! — таков мой девиз. Но как же это прекрасно — позволить себе иногда подумать, как я состарюсь, хотя бы чуть-чуть, рядом с Кеном, со своей удивительной семьей и друзьями. Может быть, я даже переживу срок гарантии на джип!
К нам приезжала семья Трейи, а когда они уже уходили, провожая их до дверей, я прокричал им вслед: «Понимаете, я думаю, что она выберется! Я правда так думаю!»
Я просовываю голову в комнату.
Трейя?
-Кен?!
Трейя! Господи Боже, где ты была?Я искал тебя везде! Где ты была?
Здесь. — Она с нежностью смотрит на меня. — С тобой все в порядке?
Да, конечно. — Мы целуемся, обнимаем друг друга, беремся за руки.
Я вижу, ты привел его.
Что ? Ах да. Скорей уж он привел меня.
А теперь слушайте очень внимательно, — говорит Фигура.
ГЛАВА 20. П О М О Щ Н И К
Лечение энзимами продолжало приносить плоды, а битва интерпретаций достигла кульминации. Точка зрения Гонзалеса была такой: примерно в начале третьего месяца лечения пациенты проходят через полнейший упадок сил; многим кажется, что они умирают, — в лучшем случае, сказали нам, «вы будете чувствовать себя так, словно вас сбил грузовик». Все потому, что энзимы разрушают живые ткани, в том числе и опухоли, и в организме накапливаются токсины, продукты распада — отсюда и клизмы, ванны из английской соли и другие меры для очистки организма от токсичных образований. Анализы будут выдавать данные, которые на первый взгляд будут свидетельствовать о резко возросшей туморальной активности. А компьютерная томография покажет пропорциональное увеличение всех опухолей.
Так и должно происходить, если лечение помогает; буквально все пациенты программы Келли, идущие на поправку, на первом этапе проходят через это. И в самом деле, так происходило и с Трейей. На основе этих показателей, а также специального анализа крови Гонзалес предсказывал Трейе 70%-ную вероятность улучшения — стабилизацию или начало ремиссии.
А онкологи-традиционалисты давали ей от двух до четырех месяцев жизни.
Это была совершенно невозможная ситуация. Пока тянулось время, а результаты анализов становились все более и более драматичными, обе интерпретации оставались диаметрально противоположными. Я об- наружил, что психологически просто разделился на две половины: одна верила Гонзалесу, другая — онкологам. Я не мог найти никаких убедительных свидетельств в пользу полной правоты той или иной стороны. Трейя — тоже.
Сложилась атмосфера сумеречной зоны: через два месяца ты либо встанешь на путь исцеления, либо умрешь.
Из-за энзимов Трейя чувствовала себя измотанной, но во всем остальном ее самочувствие было вполне нормальным. Она и выглядела неплохо — точнее, была очень красива. Не было у нее и общих симптомов — никакого кашля, никаких головных болей, никаких дополнительных проблем со зрением.
Ситуация была настолько абсурдной, что Трейе она часто казалась забавной.
Ну и что я должна делать? Рвать на себе волосы? Так их у меня нет. Дело в том, что радость жизни никуда не девалась; бывают моменты, когда я чувствую едва ли не экстаз просто оттого, что сижу на веранде и любуюсь на вид, открывающийся с задней стороны дома, и смотрю, как играют собаки. Какой благословенной я чувствую себя тогда. Каждое дыхание становится невероятным, радостным, прекрасным. Что я упускаю? Что может быть не так?
И так, Трейя просто продолжала шагать вперед. Она, канатоходец, делала шаг за шагом и отказывалась смотреть вниз. Я старался делать так же, но, боюсь, смотрел на землю слишком часто.
Первое, что она сделала, — это выступила в Винд- старе; по общему мнению, выступление было кульми- нацией всего симпозиума. Мы записали выступление на видео и несколько раз посмотрели. Больше всего меня поразило то, что в нем было суммировано чуть ли не все, чему научилась Трейя за время своей пятилетней битвы с раком, — и все это удалось сказать меньше, чем за четыре минуты. Она рассказала и о своих духовных взглядах, и о своей медитативной практике, о тонглен — обо всем, но при этом ни «медитация», ни «тонглен», ни «Бог», ни «Будда» не были упомянуты ни разу. Просматривая видеозапись, мы оба заметили: в тот момент, когда она говорит: «Врачи дают мне от двух до четырех лет», — ее взгляд становится пустым. Она лгала. Врачи давали ей от двух до четырех месяцев. Она не хотела пугать родных и друзей и поэтому решила, что эта информация останется между нами.
Читать дальше