Кен Уилбер - Благодать и стойкость - Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Приходится балансировать на лезвии бритвы: стараться, прилагать усилия, концентрироваться, быть собранной и в то же время быть готовой все принять, хранить спокойствие, просто быть. Взад и вперед, взад и вперед. Я знаю, что баланс нарушается — а так бывает чаще всего, — если прилагаю слишком много усилий или впадаю в апатию. И свое беспокойство я рассматриваю как знак того, что баланс нарушен, что я слишком крепко цепляюсь за жизнь. Баланс между волей к жизни и принятием всего, что должно случиться. Хитрое искусство. Но так я чувствую себя намного лучше. Все предельно просто: чувство беспокойства — дрянное чувство.

Это означало также, что «план действий по исцелению» стал у Трейи чуть менее строгим. Она продолжала работать над собой (и демонстрировала внутреннюю дисциплинированность, которая изумляла окружающих), но все-таки, повинуясь сознательному выбору, стала относиться ко всему чуть более спокойно, чуть менее напряженно.

Ужин с Натаниэлем Брэнденом [30]и его женой Деверc. Натаниэль — старый друг Кена; мне очень нравятся и он, и его жена. Он спросил меня, занималась ли я визуализацией, я ответила: да, когда проходила процедуры облучения. Сказала, что на том этапе мне казалось полезным представлять себе, как лучи убивают зараженные клетки, а здоровые клетки быстро восстанавливаются; благодаря этому возникало ощущение, что я как-то участвую в процессе, что я хотя бы отчасти контролирую происходящее. Но через какое-то время я прекратила это занятие, потому что решила, что так я продолжаю постулировать наличие врага: ведь нужно представлять себе, как подвергаются атаке раковые клетки, а я не видела смысла в том, чтобы в принципе визуализировать раковые клетки. Единственное полезное дело, которое я могла бы сделать, — это представлять себе, как продолжают восстанавливаться клетки грудной ткани. И тогда, и сейчас я рисую картину иммунной системы — активной и стоящей на страже. Но если я занимаюсь этим слишком напряженно, охваченная чем-то вроде испуга, — значит, я просто поддаюсь страху смерти.

Еще Натаниэль заметил, что отрицательной стороной симонтоновской [31]методики может стать то, что пациент начнет винить себя. Если я могу себя излечить, значит, именно я сделал так, что заболел. Гораздо лучше в этом отношении взгляд Кена: при возникновении болезни психологические факторы важны, скажем, процентов на десять-двадцать (в зависимости от вида болезни), но при выздоровлении роль этих факторов выше — скажем, процентов сорок.

Натаниэль и Кен затеяли свой давний дружеский спор. Полагаю, что ни один из них никогда не уступит. Натаниэль: «Я уверен, что ты самый разумный автор из тех, кто пишет о мистицизме, но все-таки ты противоречишь сам себе. Ты говоришь, что суть мистицизма в том, чтобы стать частью Единого. Но если я превращусь в часть Единого, то для меня как для личности не останется никакой мотивации. Мне останется только влиться в это Единое и умереть. Человеческие существа являются индивидуумами, а не какими-то аморфными единствами, и если я успешно стану единым со всем, у меня не останется причин даже принимать пищу, не говоря уж обо всем остальном».

Кен: «Единое и единичное друг друга не исключают. Мистикам, как и остальным, бывает больно, весело, радостно, они чувствуют голод. Быть частью чего-то большего вовсе не означает исчезновение этой части в едином — просто часть находит основу и смысл в объединении с другими частями. Ты индивидуален, но при этом ты осознаешь себя элементом определенной общности — семьи, а она является элементом другой общности — социума. Ты и так это чувствуешь, ты и так ощущаешь себя частью нескольких общностей, и эти общности — например, твоя жизнь с Девере — делают твою жизнь более значительной и ценной. Так что никакого противоречия здесь нет. Если я говорю, что ты являешься частью чего-то большего, это не означает, что у тебя отвалятся руки».

И так далее.

По дороге домой я снова напомнила Кену, как он говорил мне нежности, которые я так люблю. Он сказал, что у него в запасе еще десятки нежных слов, но он будет говорить их мне один раз в какое-то время, раз в год. Я стала требовать, чтобы он говорил их хотя бы раз в полгода, — ну давай, милый. Оказывается, для него это один из способов меня удержать… он считает, что мне захочется услышать его слова, и это станет еще одним маленьким стимулом для меня, чтобы я жила подольше и не оставляла его. Он говорит, что не знает, что будет делать, если лишится меня. Напомнил мне про то, что говорил раньше: если я умру, он разыщет меня в бардо [32]. Он всегда обещал, что найдет меня, что бы ни случилось.