Сергей Решетов: Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан

Пожелание читателю (вместо эпиграфа)

«Давайте жить так, чтобы даже гробовщики оплакивали вашу кончину»

Москва, 1963 год.

Подмосковье. Посёлок писателей

Каждое утро поселковые мальчишки развлекали себя тем, что прилипали к дырам в зелёном, покосившемся от времени заборе соседа-старика, у которого, как говорили старшие, «не все дома». Они ждали выхода во двор «чокнутого» и его страшного пса. Пустые консервные банки на верёвочках уже были развешены по забору, оставалось только дождаться появления главных действующих лиц.

Как только пёс вставал на задние лапы и облизывал макушку хозяина, пацаны с воем и гиканьем начинали дёргать за верёвку. Банки громыхали, а пёс лаял и носился, как одержимый, вдоль забора. О старике в посёлке говорили разное, но все сходились на том, что он бывшая «шишка», может быть, даже и генерал, поскольку каждую неделю чёрная «Волга» привозила ему продукты.

Старик ни с кем не общался, гостей не привечал, и жил бобылём. Но свет в его кабинете, порой, горел до утра. И в чём-то проницательный местный народ был прав.

В последние годы генерал страдал бессонницей, его мучили галлюцинации и ночные кошмары. В поликлинике ЦК ему выписали целую гору таблеток, которые он сначала, по старой привычке, заменял доброй рюмкой коньяка на ночь. Но с годами понял, что врачи всё-таки правы. Не правы они были, по его мнению, только в одном, когда после обследования у психиатра дали заключении: «Маниакально депрессивный психоз…. как следствие психологического переутомления за годы службы и многолетнего стресса».

Семёнов знал, откуда «растут ноги» этого диагноза. Партийное руководство было разочаровано негативным мнением генерала о проведении, например, фестиваля молодёжи в Москве, XX съездом партии, а его реплика: «Мы в Архангельской области сажали кого надо, а они сажают кукурузу», – стала хитом в кулуарах власти и, судя по всему, той самой последней каплей. Поэтому рапорт об увольнении ему подписали, как говорится, «не глядя». За генералом оставили служебную «Волгу», пайки, поликлинику и невероятно большую по тем временам пенсию, наверное, для того, чтобы меньше разговаривал. И, напрочь забыли о существовании Героя Советского Союза.

Теперь галлюцинации редко тревожили опального генерала, лишь приходили ему видения из полуголодного, дореволюционного детства – побои отца и похороны матери, это он помнил хорошо. Однако чаще всего ему снилась фигура человека в цилиндре и длинном дорогом сюртуке. Опираясь на трость, он медленно, словно призрак, исчезал в предутреннем, густом петербургском тумане, будто и не существовал вовсе. Но бумажка в руках мальчишки, на которой был каллиграфическим подчерком написан какой-то адрес, говорила: это не мираж и не привидение, а реальный человек. В чём он и убедился, найдя указанный в записке дом. На его фасаде была не очень заметная, скромным шрифтом обозначенная надпись: «ОХРАННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».

Сегодня под утро ему приснился совсем другой, необычный сон. Он увидел, как из камеры выводят двух женщин, надевают им на головы мешки и ведут по гулкому, скользкому от сырости и плесени коридору на улицу. Там, у красной кирпичной стены, человек в тельняшке и кожанке трижды выстрелил из маузера одной из них в голову. Потом затолкал труп в огромную бочку с бензином и, медленно прикурив папиросу, бросил в нее спичку, которая летела, казалось, целую вечность. Огромный всполох пламени высветил чёрную машину, которая стояла в самом углу кремлёвского гаража. Другая женщина уже сидела в ней и, подслеповато щурясь, с ужасом смотрела на огонь.

Даже во сне генерал чувствовал и помнил этот омерзительный, смешанный с бензином, сладковатый запах горящей человеческой плоти. Повинуясь инстинкту, на самом краю дремлющего подсознания, он понимал, что нужно срочно уезжать, но тронуться с места не может – ноги его почти по колено вросли в землю.

Маленький карлик-уродец за рулём, с огромной головой и белёсыми ресницами над выпученными глазами, будто издевается над ним – он сигналит громко, на весь двор. При этом мерзко смеётся, гримасничает и всё давит и давит на этот проклятый клаксон. Просыпаясь, почти прогнав остатки ночного кошмара, генерал понял, что разбудил его гудок пригородной электрички. Совсем близко, на стыках застучали колёса, и он механически отметил про себя: «семичасовая, Нарофоминская. Пора».