Антонен Арто: Тараумара

Молодой индеец сложил руки, его глаза засверкали, лицо окаменело и словно замкнулось. И по мере того как он приходил в себя, у меня все больше и больше создавалось впечатление, что от него исходит какое-то необычайное волнение: оно было явно написано на его лице. Два-три раза он передвигался с места на место. И каждый раз его почти замерший взгляд тоже перемещался, ища и фиксируя какую-то точку поблизости, как бы желая осознать нечто, чего следовало бояться. Я понял, чего он мог бояться — недостаточного почтения к Богу из-за какой-то небрежности. Помимо прочего, я понял еще две вещи: первая состоит в том, что индеец тараумара не придает своему телу такого значения, как мы, европейцы, и у него совсем другое понимание тела. Кажется, будто он говорит: «Это тело — совсем не я», и когда он поворачивался, чтобы сконцентрировать свое внимание на чем-то, что находится рядом, — казалось, он пристально разглядывает и изучает собственное тело. «Я — лишь тот, кем Сигури мне приказывает быть, и там, где приказывает быть, а ты лжешь и не повинуешься. Ты не желаешь чувствовать то, что на самом деле ощущаю я, ты всегда даешь мне противоположные ощущения. Ты не хочешь ничего из того, чего хочу я. И то, что ты мне предлагаешь большую часть времени — это Зло. Ты для меня — только преходящее испытание и бремя. Однажды я прикажу тебе уйти, как только сам Сигури будет свободным, но, — сказал он, внезапно заплакав, — тебе не придется уходить целиком. Все-таки тебя создал Сигури , и много раз ты служило мне убежищем от бури, ибо Сигури умер бы, если бы у него не было меня».

Второе, что я извлек из этой молитвы, — так как все его короткие перемещения чуть вперед и в сторону, при которых я присутствовал и которые заняли гораздо меньше времени, чем мне потребовалось, чтобы их описать, были импровизированной молитвой индейца, но только с призывом имени Сигури , — итак, второй вещью, поразившей меня, было то, что индеец, враг собственного тела, приносил в жертву Богу и свое сознание, а привычка к Пейотлю направляла его. Чувства, которые он излучал, одно за другим отражались на его лице и явно принадлежали не ему; он не присваивал их себе, не сливался больше в одно целое с тем, что для нас является личным переживанием, или, скорее, он делал это не так, как мы, — наши эмоции возникают с молниеносной быстротой, как только появляется объект, на который они направлены. Среди всех понятий и представлений, проносящихся в наших головах, всегда есть такие, которые мы принимаем, и такие, которые мы отвергаем. В тот день, когда наше «я» и наше сознание наконец сформировались, в беспрерывном инкубационном движении устанавливается отчетливый ритм и естественный выбор, которые делают так, чтобы в поле нашего сознания всплывали только наши собственные представления, а остальные автоматически рассеивались. Нам, вероятно, нужно время, чтобы вписаться в наши ощущения и облечь в них собственный образ, но то, что мы считаем чем-то значимым в принципиальных вопросах, похоже на тотем неоспоримой грамматики, который повторяет свои термины слово в слово. И наше «я», когда к нему обращаются, реагирует всегда одинаково: как тот, кто знает, что отвечает именно он, и ни кто другой. У индейцев это не так.

Европеец никогда не согласился бы с мыслью, что все, что он почувствовал и ощутил своим телом, что эмоции, которыми он был потрясен, что странная мысль, только что пришедшая в его голову и вдохновившая его своей красотой, — что все это принадлежит не ему, что кто-то другой почувствовал и пережил все это в его собственном теле; иначе он счел бы себя безумцем, и о нем попытались бы сказать, что он — душевнобольной. Индеец тараумара, напротив, всегда знает, какие из его мыслей, чувств, поступков принадлежат ему самому, а какие — Другому. Но различие между ним и душевнобольным заключается в том, что его личное сознание выросло в процессе внутренней работы по разделению и распределению, в которой им руководит Пейотль и которая укрепляет его волю. Кажется, он не слишком обольщается на свой счет, зато прекрасно понимает, чем он является и считает, что нам гораздо лучше было бы не знать ни себя, ни своих желаний. «В любом человеке есть древнее отражение Бога, в котором мы еще можем созерцать образ бесконечной силы, однажды забросившей нас внутрь души, а душу — в тело, и именно к образу этой Силы нас и ведет Пейотль, потому что Сигури напоминает нам о нем».