Максим Гаспачо - Место для радуги

Помню тот день, когда мы с тобой смотрели ночью на небо, а вокруг нас был лес. Это было очень давно. Ты меня тогда спросила:

— Как ты думаешь, что это вокруг нас?

— Давай вместе придумаем, — ответил я. — Смотри, вот над нами синий Вол небесный, который тащит небо и звезды, чтобы мы с тобой смотрели на них, — я поднял руки к раскинувшемуся над нашей головой звездному небу, по которому проплывала легкая дымка облаков, — Видишь его, какой он огромный?

— Да, — ты заворожено смотрела на небо, и небо отражалось в твоих глазах. — А вон там, так высоко и так близко, золотой Орел, — сказала ты, показывая на яркий круглый диск луны, летящий над нашими головами, — Смотри, как он светит нам своим сияющим глазом в ночи… Слышишь, как он сияет?

— Да, — ответил я и, глядя на луну, произнес высоко в небо. — Видишь нас, Орел? Помни — ты должен защищать нас, её и меня.

— А когда Орел улетает спать, на небо выходит наш храбрый огнегривый Лев, — сказал я, глядя в твои сияющие любовью глаза. — Как я счастлив, что сейчас с тобой, вне пространства и времени…

С тех пор прошло много времен. Не могу поверить, что ты променяла наше небо на красивую шляпку. Не могу поверить, что я променял его на сигару и портфель. Я хочу все вернуть. Я тебя искал — и не находил, встречал — и ошибался, долго-долго ждал… Просыпайся скорее.

Моя повесть написана не от большого вдохновения и не от скуки. Я пишу её, чтобы рассказать о том, что не смоет время. Ещё я пишу её потому, что меня очень сильно попросили написать обо всем, что со мной было. Можно сказать, что это история грехопадения, история Каина, история льва из колена Иудина. Но скорее всего, это история простого парня, который попал в непростую историю. А может быть, это история гордого и эгоцентричного сукиного сына. В мире, сотканном из наших мыслей, не исключен ни один из этих вариантов.

Вот моя история. Меня зовут Максим. Я родился 1 декабря 1980 года в Ленинграде, в семье Николая и Татьяны. Отец работал поваром, а кем была мама, я не помню. О раннем детстве у меня почти не осталось воспоминаний, но кое-что запомнилось. Некоторые события и факты, о которых я расскажу, могут показаться не значимыми, но это не так — без них история не сможет обрести целостность.

В годик, или в полтора, мама ездила со мной в Севастополь к бабушке, и там приключилась неприятность. Это была какая-то площадь. Помню, что все вокруг такое огромное — дома, люди, и я, совсем ещё маленький, перебираю ножками вдоль небольшого круглого возвышения, на котором стоят автоматы с газировкой. Я только-только делал первые шажки. И тут, я спотыкаюсь и падаю ладошкой левой руки на разбитый стакан, который кто-то оставил рядом с бордюром. Я не помню боли. Я удивленно смотрел, как что-то красное потекло из раны на моей ладони. Помню испуганные глаза матери, которая сразу раскричалась и подхватила меня на руки. Я не понимал, о чем она кричит и кому. Оказалось, она кричала, чтобы кто-нибудь вызвал скорую. Потом приехала скорая и меня куда-то увезли. Странно, что эти воспоминания сохранились так отчетливо. Конечно, я тогда не знал, что это — автоматы с газировкой, это — стакан, а это — скорая. Я знал только, что это — мама и что вокруг меня что-то происходит — какое-то волнение, суета, лица докторов, разглядывающих мою ладонь. Каждый раз, когда я вижу шрам на левой руке, я вспоминаю эту картинку из детства.

Мы жили в доме N31 и квартире N31. В ранние годы моего детства у отца случались «запои». Они были не частыми, но продолжительными. В такие дни мне нельзя было заходить в его комнату. Робко заглядывая за дверь, я видел, как отец валяется на полу в животном состоянии, а мать бегает вокруг него. Это были самые ужасные картины из моего детства. Я видел, как иногда к отцу приезжала неотложка и врачи что-то с ним делали, пытаясь привести его в чувство. Слышал, как он стонал, а потом засыпал. Просыпаясь, он требовал у матери, чтобы она принесла ему ещё бутылку. Отказывать было бесполезно. Он орал истошным голосом и мог вытворить все что угодно. Мать, от страха, или из жалости, приносила ему выпить. Я боялся его в такие моменты, потому что мне казалось, что это — не мой папа, а кто-то другой. Этот «кто-то другой» не любил детей. Он вообще никого не любил, кроме себя и алкоголя. В таком состоянии он мог меня оттолкнуть, или ударить просто так — ни за что. Мне, маленькому ребенку, было непонятно, зачем взрослые пьют эту гадость, от которой им так плохо. В такие дни у меня не было папы. Потом эти «запои» прекратились. Алкоголь я невзлюбил с самого детства.