Бхагван Раджниш - Передача лампы

Но некоторым удалось выйти за пределы этого обезьяньего ума, и они могли оставаться бездействующими столько, сколько сами хотели.

На Востоке на протяжении веков все мистики сходились в одном: если ваш ум сможет оставаться в тишине сорок восемь минут непрерывно, вы освободитесь от его хватки. Тогда вы можете есть столько бананов, сколько хотите! Вы не сойдете с ума. Но ум не может оставаться спокойным и сорока восьми секунд, что уж говорить о сорока восьми минутах!

В этом и заключается работа духовно ищущего — изменить обезьяний ум и привести его к состоянию спокойствия. Возможно, это последняя стадия эволюции.

Есть камни, в которых теплится жизнь, несмотря на то, что она спящая, они растут. Потом идут деревья, в которых есть жизнь, и недавние исследования показали, что они тоже обладают чувствительностью. Потом — тысячи видов животных. У них также есть определенная доля разума. А затем человек. У него больше разума, чем у кого бы то ни было в известном нам мире.

Если он может использовать свой разум, чтобы помочь обезьяне успокоиться, расслабиться, то на свет появляется суперум, и вы получаете такую ясность, какой у вас никогда раньше не было, ясность, которая делает вас осознающим себя и осознающим существование, которое вас окружает, и наполняет вас невероятной благодарностью.

Дарвин может быть неправ фактически, но психологически он прав. Глядя на человека, кто угодно может определить, что у него есть что-то общее с обезьянами.

Когда я на протяжении многих лет неоднократно путешествовал по Индии, я почти все время был в поезде, в самолете, в машине, перемещаясь, двигаясь. Поезд был единственным местом, где я мог отдохнуть. Как только я выходил из поезда, как возможности отдохнуть не предоставлялось — пять, шесть встреч в день; коллеги, университеты, конференции, друзья, журналисты, пресс-конференции. Это было невозможно. Единственное место, где я мог отдохнуть, был поезд. После двадцати лет постоянных путешествий я не мог спать, потому что всего этого: шума поезда, и стука его колес, и людей, которые приходят и уходят, и железнодорожных станций, и лоточников, и кричащих людей, и всего прочего — не хватало. Вы удивитесь, если узнаете, что я должен был записать эти звуки на магнитофон, и, когда я ложусь спать, они включают магнитофон, и, слушая его, я отлично засыпаю. Тогда они выключают магнитофон. Иначе было сложно, я ворочался с боку на бок. Двадцать лет — долгий срок, и это стало привычкой.

В основном я путешествовал в двухместном купе с кондиционером. Так как я был сильно уставшим, у меня не было никакого желания говорить с другим человеком или отвечать на его вопросы.

Как-то раз я сел в поезд в Амритсаре. Из окна выглядывал мужчина. Тысячи людей пришли, чтобы проводить меня. Его это очень заинтересовало. Когда я вошел, он коснулся моих стоп. Я сказал:

— Садись. Ты слишком любопытен. Так зовут меня. Так зовут моего отца. У меня столько братьев, столько сестер, одна сестра умерла. У моего отца очень много братьев, очень много сестер, две его сестры умерли. Мой дедушка…

— Но я ни о чем таком не спрашивал.

— Ты спросишь, — ответил я. — Вместо того чтобы терять время, я просто выкладываю тебе всю возможную информацию, чтобы потом ты простил меня, забыл обо мне и позволил мне отдохнуть, ничего не спрашивая. Я даю тебе пять минут, ты можешь спрашивать все что хочешь.

— Я не хочу, — сказал он. — Ты странный человек. Я никогда не видел таких людей. Я ничего не сказал. Ты назвал мне свое имя, имена твоих братьев, сестер, твоего отца, твоего дяди, твоих тетей, их детей, твоего дедушки.

— Значит, ты удовлетворен?

— Я удовлетворен, полностью удовлетворен.

— Это хорошо. Теперь я буду отдыхать. Больше никаких вопросов.

Но человек кипел. Это были не те вопросы, которые его интересовали. Он хотел знать, зачем пришли эти люди и чему я учу; но теперь он сказал, что полностью удовлетворен, и мы договорились, что вопросов больше не будет.

Я отдыхал, смотрел на него и видел его проблему. Он открывал свой чемодан, заглядывал в него и закрывал, клал назад; открывал книгу, заглядывал в нее и откладывал — чтобы что-то делать. Он шел в туалет и сразу выходил. Я знал, что он ничего там не делал — даже в туалет он заходил просто так и выходил. А я просто сидел и наблюдал за ним, и это еще больше сводило его с ума, потому что он знал, что я смотрю на него, и что все, что он делает, глупо, совершенно не нужно. Он снова ни с того ни с сего открывает чемодан. Он начинает читать газету, которую он читал с утра — а был уже вечер. Он, должно быть, читал утреннюю газету весь день, но он снова смотрел в нее, закрывал и откладывал, потому что он ее уже прочитал.