Владимир Власов - Пагода журавлиного клёкота

Мы оба устроились на площадке для медитаций напротив пальмы.

– Что это за страна? – спросил я монаха.

– Это – страна даосов, – ответил он, – вернее, это – прихожая страны даосов, сюда попадают те, кто ищет Дао-путь и никак не может его найти, потому что очень часто бывает, что истинный путь у них превращается в ложный. И тогда из этой прихожей человек может вернуться в свою прежнюю жизнь, и только те, кто взбирается по скале до вершины горы и посещают ту пагоду наверху, могут продолжить свой путь в небеса, научившись летать. А для того, чтобы придерживаться этого истинного пути, необходимо всегда держать себя в форме, иными словами, используя свои таланты и мудрость, стремиться к самосовершенствованию. Движение сохраняет путь и жизнь. Как только человек начинает лениться и успокаивается, он тут же встаёт на ложный путь, его время исчезает, ибо время и есть движение, а остановка равнозначна смерти. Как говорят даосы: «Столетие, проведённое в праздности, подобно искре, высеченной из камня, а тело в продолжении одной жизни, подобно пузырю плывущему по воде. Самым главным двигателем человека в жизни, к сожалению, являются жадность и стремление к выгоде и счастью. Этот рычаг заставляет человека искать славы. Не сознавая того, что телесный облик зачахнет и сгинет во тьме, все стремятся накопить кучи добра, но приобретают лишь непостоянное. Им не понятно слово «отсутствие», а в нём таится весь смысл человеческой жизни нашего существования. Хоть мы можем дожить и до ста лет, но никто не знает о часе нашей кончины. Долголетие – это ведь дар Неба. Вчера ты ещё ходил по земле, а сегодня ты уже лежишь, упокоенный в ней. Оставлены жена, богатства и весь этот мир, а если ты ещё и совершал дурные поступки, то и память о тебе будет соответствующая, хотя тебе будет уже всё равно, что думают о тебе другие. Но ведь в мире можно и продлиться, сохранить себя, обрести долголетие, а затем и бессмертие. Эту страну можно считать страной грёз, но это также самая настоящая страна, где всё имеет своё место и предназначение.

Монах Вэй долго говорил мне об этой стране, но я слушал его невнимательно. Мои мысли переключились на Лизу. Я одновременно думал о ней и о том, что он говорит. Я знал, что в мире ни один человек не похож на другого, и каждый живёт только своим умом. Конечно, какие-то идеи могут влиять на человека, но всё равно, даже эти чужие идеи каждый человек воспринимает по-своему, и пропуская их через себя, выводит свою собственную истину. Я всегда удивлялся тому, что Лиза ещё в её студенческие годы, слушая меня и мои лекции, часто делала совсем не такие выводы, к каким я подводил своих слушателей. Я знал, что есть люди, живущие духовной жизнью и обладающие тягой к возвышенному. Все они отличались от практичных людей, которые, даже проникая в сферы духовной жизни, старались в них выудить утилитарный смысл, чтобы затем применять его в своей жизни. Возможно, к таким людям Лиза и относилась. Нет, хаос жизни её не мог запачкать, в ней всегда было это особое свойство самоочищения, приводящее её к независимости суждения и совершению поступков, которые подчинялись её собственной логике. На неё было очень трудно повлиять. Мы с ней были разными людьми. Это, в общем-то, вполне обычно и объяснимо, потому что она была женщиной, а я – мужчиной, но я часто приходил к мысли, что, всё же, мы с ней настолько разные, что могли бы принадлежать в природе к абсолютно разным видам животных: я, например, мог быть бы собакой, а она – кошкой. Такое разделение, думаю, можно распространить на всё человечество. И мужчины, и женщины имеют в себе нечто божественное, но это божественное живёт в них по-разному. В одних оно прорывается творческим светом и поражает всех своей креативной силой, в других же наблюдается блуждание в потёмках, и только в редких случаях происходит их соприкосновение с божественным, в следствие чего рождается озарение их душ. Но в нашем случае, всё, что делала Лиза, было прекрасным и ясным, а всё, что делал я, казалось мне мутным и непонятным даже для меня самого. Мы с ней пили воду из разных источников. Позднее, я заметил, что её совсем не интересовала философия. Она жила всегда свои умом, и поступала так, как считала нужным. Я, вообще, был удивлён, что она свою жизнь связала со мной, философом. До сих пор я никак не мог найти точек соприкосновения с ней, поэтому, вероятно, каждый из нас жил своей жизнью. И не удивительно, что она могла завести любовника. Как мне не хотелось, чтобы у неё был где-то на стороне друг, с которым она делилась бы своими мыслями, и уж тем более отдавала ему своё тело. Я понимаю, что ревность – это самая ужасная и отвратительная черта человека, когда он относится к любящему существу как к своей собственности. Ведь мужчина, думает, что он обладает женщиной, если овладевает её телом. Но у каждого человека есть своё святилище души, куда обычно закрыт вход посторонним. Можно, конечно, узнать, что там твориться, но понять, что там происходит, чаще всего, невозможно.