Мартин Бубер: Образы добра и зла

Однако, чтобы избежать неправильного понимания, угрожающего в наши дни каждому объяснению такого рода, необходимо провести существенное разграничение. То, о чем здесь идет речь, по своему типу отличается от того, что в современной психологии называют самоанализом. Самоанализ, как и вообще психологический анализ, господствующий в наше время, направлен на то, чтобы зайти "за" границы вспоминаемого, свести его к считающимся "вытесненными" элементам реальности. Мы же стремимся восстановить события в памяти по возможности достоверно, конкретно и полно, нередуцированными и нерасчлененными. Само собой разумеется, что при этом надо очистить память от всех наслоений и дополнений, украшений и демонизаций; это сумеет проделать тот, для кого конфронтация с самим собой в существенном объеме прошлого является одной из действенных сил в процессе "становления тем, что он есть". Ведущим в этом деянии великой рефлексии станет для него незабытый ряд тех моментов электрической спонтанности, когда на небе настоящего неожиданно возникала зарница прошлого.

Если человек, который ставит подобные вопросы, попытается выявить в приобретенном им знании самого себя и в аналогичном знании самих себя другими людьми некое основополагающее общее, перед ним возникнет картина биографически определяющих начал зла и добра, значительно отличающаяся от принятых представлений и подтверждающая рассказы Ветхого Завета.

Понимание второй стадии, связанной с древнеиранскими сказаниями, должно быть получено иным путем.

Первая стадия

Человеческая жизнь в ее подлинном, выходящем из природы особом смысле начинается с опыта хаоса как состояния, воспринятого в душе. Только благодаря этому опыту и его чувственному воплощению могло возникнуть и войти в мифические космогонии понятие хаоса, которое нельзя было заимствовать ни в какой иной эмпирии.

В период становления, который обычно совпадает с достижением половой зрелости, хотя и не связан с ней, человек неизбежно задумывается над бытийной категорией возможности; из всех живых существ, известных нам, она присуща только человеку, для которого действительное постоянно обрамлено возможным. Становящаяся человеческая личность, о которой я говорю, неожиданно узнает о возможности как бесконечности. Полнота возможностей растекается по узкой полосе действительности и преодолевает ее. Фантазия, играя потенциальностями, картинами возможного, которые ветхозаветное изречение Бога называет злом, ибо они отвлекают от данной Богом действительности, налагает на форму существования их неопределяемости, определенность мгновения. Субстанции грозит опасность исчезнуть в потенции. В нее проник мятущийся хаос, "блуждание и смятение" (Быт. 1:2).

Но как на той стадии, о которой я говорю, все, что являет себя человеку или случается с ним, превращается для него в движущую силу, в возможность и желание действовать, так же и вторгающийся хаос возможностей бытия становится хаосом возможностей действия. В вихре носятся не вещи, а возможные способы захватить и использовать их.

Эту движущую всепоглощающую страсть не следует смешивать с так называемым либидо, хотя без его жизненной силы она была бы невозможна; однако сводить ее к нему означало бы упрощать и анимализировать человеческую действительность. Влечения в психологическом понимании - необходимые абстракции; но мы говорим о конкретном общем процессе в некоторый час жизни человека. К тому же эти влечения направлены per definitionem(12)* "на что-то", а круговороту хаоса свойственно отсутствие направления.

Мятущаяся в головокружительном смятении душа не может пребывать в этом состоянии, она стремится выйти из него. Если же не наступает приводящего к обычному нормальному состоянию успокоения, для души возможны два выхода. Один все время предлагается ей: она может хвататься за каждый предмет, который приближается к ней в круговороте, и направлять на него свое страстное желание; или же с ей самой еще непонятным вдохновением она может приступить к отважному делу единения с собой. В первом случае она заменяет лишенную направления возможность на лишенную направления действительность, совершая в ней то, что не хочет совершить, противное ее желанию, чуждое, "злое"; во втором, если ее ждет удача, она отдает лишенную направления полноту за натянутую тетиву, за указатель направления. Если же это не удается, что в таком опасном предприятии не может вызывать удивления, то душа все-таки обретает предчувствие того, что такое направление, вернее, должное направление, ибо в этом строгом смысле существует только одно направление. В той мере, в какой душа приходит к единению, она познает направление, познает себя как отправленную на его поиски. Она поступает на службу добру или на службу ради добра.