Майкл Роуч - Сад небесной мудрости - притчи для гармоничной жизни [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Короче, я знал, почему ко мне попала эта записка; знал, что непременно встречу ее именно здесь и сейчас; знал, что сейчас произойдет что-то очень хорошее, самое хорошее из всего, что только может произойти.

Как только эти мысли подошли к концу, закончилась и звенящая священная тишина – я услышал ее шаги. Сомнений быть не могло, это могли быть только ее шаги, и ничьи другие, хотя по звуку они так мало походили на ее танцующую юную походку, воспоминание о которой я хранил в памяти. Это была мерная и уверенная поступь сильной женщины средних лет. Мое сердце застучало еще сильнее, мне показалось, что оно вот-вот разорвется в груди. Я инстинктивно сполз со скамейки на траву, не решаясь поднять на нее глаза, и слышал только, как она подошла и села.

Когда сердце мое поутихло, мне стало слышно ее дыхание. Я просто сидел и наслаждался этим звуком, тем еще, что она по-прежнему живет в моем мире, что еще раз я смогу ее увидеть. Меня окутало благоуханное облако с преобладанием запаха гардении – неизменно сопровождавшего ее аромата, который я с тех пор ни разу не встречал, – отозвавшегося в моем сердце страданием, которое не вызвал бы ни звук, ни образ. Я почувствовал, что в Сад пришла весна, я радовался окончанию долгой зимы и восходу нового солнца, приходу тепла. Я оттаивал в ее присутствии, вдыхал и пробовал на вкус ароматы, прислушивался к песне ее дыхания, которое казалось мне теплым ветерком, прилетевшим из лета. И тут я поднял голову.

Я сразу увидел взгляд ее карих оленьих глаз, которые смотрели на меня спокойно и нежно. В них светились мудрость и сила, которые приобретаются с годами лишений и разлук. Она взяла мою руку, а я перевел свой взгляд с ее глаз на лицо.

Передо мной сидела усталая, изможденная женщина: время иссушило юный овал ее лица, заменив его угловатостью, щеки и подбородок стали твердыми, лоб и кожа вокруг глаз были иссечены морщинами, оставленными безжалостным временем, не пощадившим ни ее шеи, ни рук. Ее длинные волосы по-прежнему оставались золотыми, но уже не вились, как прежде, стали тонкими, ломкими и безжизненными; то здесь, то там снежная седина пробивалась сквозь истончившуюся позолоту. Во всем ее облике сквозила усталость: и в ссутуленных плечах, и в жестких складках в уголках губ, и в смиренном взгляде. Она прожила нормальную жизнь, напоминающую жизнь моей матери, в которой было всего понемногу: немножко счастья, чуть больше трудностей и совсем уже много разочарований. Теперь жизнь ее подходила к концу, и, казалось, у нее совсем не осталось надежд, да и те, что остались, и надеждами-то было не назвать, так, иллюзии и самообман. Она была обычной женщиной, матерью, домохозяйкой среднего возраста, она жила как все – без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви.

И все же, несмотря на то, что я увидел, меня тянуло к ней, с ней были связаны надежды всей моей жизни, мною, кроме того, двигали все те знания, которым я учился и научился не только разумом, но и сердцем.

Одна мысль стучала в моем сердце, неотвязная мысль, я знал, что мне надлежит сейчас делать, но никак не мог на это решиться. И ведь я знал, что только она могла привести меня когда-то в этот Сад. Я знал, что только она могла первой учить меня, и я знал, что те безмолвные уроки, которые она преподала мне там, были совершенно безошибочными и не имели ничего общего с мирскими занятиями. Я знал, что моя жизнь оформилась в этом Саду, и я знал, что она не была обычной женщиной и уж, конечно, не была той потрепанной жизнью домохозяйкой, которая предстала сейчас передо мной. Я знал, что она вполне могла быть Просветленным существом и что она появилась у меня в доме в дни нашего детства ради меня, ради того, чтобы она, а затем и все Учителя Сада могли давать мне наставления.

Я знал, что не следует принимать на веру очевидную обыденность ее облика, и я хорошо знал, что мне надо сейчас сделать, – сделать, несмотря на то, что какая-то часть моей натуры все же колебалась, боялась, сомневалась. Наконец я справился со своими страхами, упал на траву и простерся перед ней ниц, затем встал на колени, схватил ее руки, зарылся в них лицом и зарыдал, повторяя:

– Возьми меня, умоляю тебя, забери меня к себе на небеса.

Она выдернула свои руки и всем телом отшатнулась от меня к спинке скамьи. Я взглянул ей в лицо, чтобы спросить, в чем дело, но не увидел в ее глазах ничего, кроме ужаса.

– Не забывайся! – вскрикнула она. – Ты же теперь монах!

Я застыл на какую-то долю мгновения, но затем мой опыт, знания и молитвы всей моей жизни подсказали мне, что делать. Я снова потянулся, чтобы взять ее руки, и во второй раз попросил: