Альбер Франк–Дюкен - Что тебя ожидает после смерти

Почему Церковь придаёт такое значение этим последним моментам? Дело, в том, что у смертного часа есть его особенные искушения, особые опасности: это — мой последний шанс, должно быть говорит себе Сатана, я его использую основательно! И душа, во многих случаях, по свидетельству "уцелевших", чувствует себя охваченной и оледеневшей страшным одиночеством, как дом без владельца, покинутый, открытый всем ветрам, "пустым", возможно даже, в преддверии этого часа, «выметенным, даже украшенным» (Мф 12:44): вокруг нее бродят бесшумные шаги, неощутимые насмешки расплываются в мглистом рассвете, более ослеплящем, чем ночь. Вот почему Церковь бдит, готовая оттолкнуть Поглотителя (1 Петра 5:8).

Для тех, кого благодать мало тронула до тех пор, агония становится благословленным часом по преимуществу, моментом провиденциальным уникальным, чреватым возможным блаженством или проклятием. Раздаются возражения в наши дни, что божественная строгость, по отношению к благочестивому человеку, умершему "случайно ", далеко от его Творца, и небесное милосердие по отношению к закоренелому грешнику, обратившемуся в одиннадцатый час и даже в последнюю минуту, могут шокировать эту справедливость, которая заполняет нас до того, что душит нас. Этот род размышлений особенно подлый и презренный. В действительности, поскольку речь идёт о том, чтобы обнаружить, какой является окончательно ориентация души, дорога, которую вопреки недолговременным бегствам она собирается следовать, самая глубокая любовь, которую она находит с изумлением в этой внутренней клети её самой, куда опьянение жить слишком часто мешала ей спускаться, смерть есть последний критерий, неоспоримый пробный камень. Я, во всю мою жизнь не играл в карты, но я представляю себе, что игрок может казаться его партнёрам обладающим довольно ничтожной ставкой, и, между тем, в самом конце партии, выиграть благодаря козырям, которыми, рассеянный, он обладал до тех пор их не замечая, и которые с отчаяния он бросил внезапно на стол. Конечно, Бог не судит нас по нашей смерти, но по нашей жизни. Между тем, если в жизни каждого человек каждый кризис обнаруживает то, что он сделал из себя самого до этого часа, то смерть, высший неожиданный кризис, происходящий когда Бог судит, чем человек заправил себя, не отдаёт ли она полный отчёт, как «постоянный список» внезапно остановленный чтобы установить "положение", того, чем по истине мы являемся? То, как мы умираем, резюмирует — в глазах Бога, если не людей — та, как мы жили.

Здесь видно, насколько некоторые образы мышления, обычные среди крещеных — которым, в большинстве случаев, этот dissolvi et esse cum Christo ,эти слова «умереть, чтобы быть со Христом», которыми св. Павел выражал своё основное желание, свою постоянную неотступную мысль, своё неотвязное желание, кажется верхом несчастья! — насколько, говорю я, эти концепции являются языческими, скотскими, естественными для неразумного животного, каким стал падший человек. «Умереть, чтобы быть со Христом»? Ах! нет… всё, что угодно, но не это!… Первая из этих точек зрения склоняется к апоплексическому удару, разрыву аневризмы, закупорке сосудов, которая сражает (моментально), за «хорошую Смерть» в полном смысле слова: «Он свалился, как бык, не чувствуя, что умирает; я хотел бы уйти так же!» Я спрашиваю себя, где, в этой гипотезе души, вырвавшейся из тела как снаряд из пушки, могут вставиться это отделение физической жизни, которое надо обычно развивать, fortiter et suaviter [9] Fortiter in re, suaviter in modo — твердо в деле, мягко в обращении (упорно добиваться цели, действуя мягко) , так долго, как этого требует полное созревание, и это спасительное сокрушение, составленное из любви, из доверия, из раскаяния, и самое главное питаемое небесной ностальгией… Другая ошибка выражается этими слезами, криками, сценами истерии и великими хорами плача — или, еще хуже, приглушёнными махинациями и действиями, которые заставляют, в изголовье агонизирующего, появляться стряпчего, адвоката, нотариуса и судебного исполнителя — мелодрама у одних, бальзаковский роман у других, чем высказывается гнусный эгоизм семьи, тем менее излечимый, чем он более бессознателен. Когда умер мой отец, самцы племени сговаривались в углах, подсчитывая "актив" и "пассив"; самки катались по земле, царапали покрывала агонизирующего и вырывали себе волосы, которые в то время носили длинными. Но то, что нужно умирающему, это, после ухода Священника, это — абсолютный покой, мир, безмятежность, обстановка доверчивой атмосферы, чтение некоторых божественных обетований… затем молчание… образ Распятого, безграничное милосердие и поразительный принимающий жест Его пронзённых рук.