Михаил Поснов - Гностицизм и борьба Церкви с ним во II-м веке

В течение I в. вторжение иудейского и языческого гносиса в христианство является еще частичным и случайным. Тогда не только язычники, но и иудеи не понимали еще силы христианства, но имели предчувствие об его высоком назначении. Лишь постепенно христианство вырастало в сознании окружавшего общества в своем грозном для языческого и иудейского понимания величии исключительной религии. Этому способствовали особые обстоятельства, преимущественно гонения при Нероне и падение Иерусалима. Христианство тогда отлило на восток — в малоазийские провинции, за Иордан и порвало окончательно и внешнюю связь с иудейством. Здесь начался быстрый рост христианства и необычайный успех его. Об этом красноречиво свидетельствует в начале II в. правитель Вифинии Плиний Мл. в своем известном письме к имп. Траяну, говоря: «множество людей всякого возраста, всякого положения, мужчин и женщин — вовлечены в опасность... Зараза этого суеверия (т. е. христ. учения) распространилась не по городам только, но и по селам и деревням», что языческие храмы опустели и жертвенные животные не находят себе покупателей. С этого времени римская власть, в лице императоров дома Антонинов, начинает гонение на христиан не только per flagitia, но даже per nomen ipsum.

Одновременно с тем, как открыла против христианства свои действия внешняя государственная власть, сделала на него натиск и духовная сила язычества в лице гносиса. Смотреть ли на гносис, как на «вселенский потоп древней смутной мудрости 23, или как на «осадок религиозных представлений восточного и эллинского мира» 24— во всяком случае он «подготовлял переход от древнего мира к новому» 25. Действительно, если взглянуть на появление гносиса с высоты, à vol d'oiseau, так представится нам величественное зрелище, и событие окажется важным, трогательным и неизбежным. Древний мир, признав в лице гностиков за христианской религией ее абсолютный характер и видя в ней завершение прежнего мирового развития, принес в дар христианству будто бы лучшие свои сокровища и сложил их на пороге, на паперти церковной, прося их принять. Язычество, видя агонию античного миpa и предчувствуя близкий конец его, спасало, что могло, из его сокровищ, и передавало их в наследство христианству, признавая за ним будущее. Разумеется, здесь спасалось не все действительно самое ценное и лучшее, а, как это бывает во время пожара, — наряду с дорогим — и случайно под руку попавшееся, или незначительное по ценности, но важное по воспоминаниям, близкое сердцу. Значит, гносис был последний завет христианству, предсмертное завещание (Testamentum) мира языческого, погружавшегося в вечность. Спускаясь в среду жизненных условий, необходимо иметь в виду, что невозможно было тогдашнему язычеству, справедливо гордившемуся своей цивилизацией, и иудейству, владевшему откровенной религией, отказаться совершенно от своих духовных сокровищ и придти к христианству, так сказать, с tabula rasa в душе. Таких явлений не знает психология, ибо они противоречили бы основным законам человеческой психики. Признавая всю важность, естественность и даже необходимость указанного явления, нужно заметить, что беда здесь заключалась вовсе не в том, что древний мир, принимая христианство, не мог отказаться от своего духовного достояния, Мы знаем, что христианство в ближайшем же времени оценило по достоинству действительные ценности античного мирa, назвав, напр. Сократа и Платона христианами до христианства. Все зло состояло в том, что неразумные поборники античного мирa, принося христианской церкви наследство его, отнюдь не были равнодушны к тому, какое употребление христианство сделает из полученного дара. Они не хотели выслушать от христианства авторитетного решения и подчиниться ему, а подсказывали ему свое и настаивали на нем. Формально признавая за христианской религией ее завершительный и абсолютный характер, гностики не хотели принять ни христианского учения, ни того пути спасения, какой оно указывало, как единственно возможный. Все здание своих систем и установления, ведущие ко спасению, которого гностики также пламенно желали, они утверждали и строили из материала мнимо откровенных языческих религий, или произвольных, непосредственных откровений отдельным лицам — и на основании различных теогонических и космогонических философских мифов. Христианским же учением они пользовались больше для наружной отделки здания своих систем. Это была какая-то странная попытка припаять к глине золото и на паутинном сооружении утвердить драгоценный камень.