архимандрит Савва (Мажуко) - О пользе вреда

Герасим у владыки Понтия тридцать лет служил. Хороший был святитель, видный, но строгости безразмерной.

– Герасим! Мозги твои всмятку! Как тарелку ставишь?

Бросится к владыке в трепете, а про себя твердит:

– Прибери тебя архангел! Всю плешь проел!

Через минуту снова:

– Герасим! Слон персидский! Руку цалуй – никак архиерею Божию ложку даешь!

– Гореть тебе в раю! Провались ты на небо!

А что же? Разве святителю зла пожелаешь? Великий человек! Иерарх Божий! Об избавлении проси, а добра желай!

Наконец так допек, что Герасим ему нашептал доверительно, будто Божьим старушкам было откровение: заберут сегодня нашего предстоятеля на небо живьем в половину седьмого со старой груши.

Владыка Герасима торопит:

– Шесть уже! Чего копаисся? Мантию новую тащи, посох, панагию в брыльянтах!

Облек во все новое да чистое, на грушу подсадил. Притихли в благоговении.

– Герасим! Бегемотина такая! В половину седьмого утра или вечера?

– Так разве их разберешь? Сиди смирненько, владыченька, ангела спугнешь!

А сам под деревом дремлет.

– Вроде опаздывают…

– Полчасика еще. Да ты выше карабкайся, преосвященство! К самой макушке рви!

Герасим под грушей в здоровый сон провалился. А как от сна восстал – нет святителя! Никак колесница увлекла? Только мантия с посохом на Герасима свалилась.

Для всех, конечно, понятно: иерарх свою славу Герасиму передал, а сам в огненных колесницах в лучшую жизнь перенесен. Так Герасим сам владыкой стал. Даже имя себе новое взял – Амфибрахий Первый. Славный был иерарх! С изюминкой!

Это потом один историк неверующий раскопал. Герасим подслеповат был, не разглядел, что владыка-то на груше остался. Слезть боялся. Одичал. Оброс. По осени с листвой опал и поступил в цыганский табор в качестве медведя. И обрел смысл жизни. Уже и мемуар издали.

«Книга тайн и запретов» была такая запретная, что ее лет триста никто написать не решался. Поэтому ее издали ненаписанной. Авва Хмим усердно ей руководствовался, особенно в учении о благодати: «Понеже благодать свойство имеет токмо на браде упокоеваться, ничтоже иное в сем мире тленном и развращенном не удержит ея, единая токмо брада, ибо свойство мира сего – недержание благодати. Посему и не смеет жена в иерейском чине подвизатися за неимением брады, разве благообразные инокини, брады имущия» (13:7).

Чтобы к святости приобщиться и благодать стяжать, растил авва бороду нещадно, ночью пять раз вставал, чтобы прирост благодати наблюдать. И таких успехов достиг, что пришлось ему четверых послушников приставить, чтобы было кому бороду за старцем таскать. А службу совершал, стоя на столпе, иначе в бороде совсем запутывался и прихожан удушал, такой кустистой одаренности был человек! Из других Поместных Церквей приезжали предстоятели дивиться на такую силу Православия.

Одна печаль – мыши в бороде завелись. По первости ловил окаянных да в поле выносил, да разве их всех изловишь? Кошек запускал – ни одна не вернулась! Перешли на сторону противную! Да и что говорить? Жалко их! Такие крохотные! В руку возьмешь, а там малюсенькое сердечко трепещет! Стал их старец из сочувствия подкармливать. До половины обеда в бороду отправлял, а на ночь мармеладки подкладывал.

– Что это у тебя, отец Хмим, снова щи в бороде?

– Это не мне. Это мышкам.

И прослезится.

Наконец от старца Памвы было откровение: один путь спастись – проповедовать мышам спасение и к истине приобщить!

Весь монастырь сходился посмотреть, послушники в окошки заглядывали – авва Хмим с бородой разговаривает! Смеялись, неразумные, над апостольским подвигом! Только авве было открыто осязательно, что тронул он сердце мышей своей проповедью и даже нескольких кошек в покаяние привел. Поначалу сам молитвы пел, а потом и мыши начали ему вторить. Передал им в бороду божественных книг и всяких святынь. На ночь в бороде лампады возжигал с большой осторожностью, чтобы побудить новообращенных к молитвенному бдению.

Прославил апостольский подвиг авву Хмима! Разнеслась до пределов земли слава о многоцелебной браде! Стали ему люди своих безбожных мышей приносить для вразумления, а некоторые и исцеления получали. Один престарелый кот, безвременно почивший, даже воскрес, едва к святой браде приник.