Савва - Духовные упражнения

Избыток сердца отражается в избыточности знака. Может Церковь обойтись без дорогих облачений, драгоценных окладов, затратных колоколен и дорогостоящих колоколов? Вполне. И временами Церковь «стряхивает» с себя все лишнее, проходит путь самоочищения, но колокольни и драгоценности появляются снова и снова, потому что, если ваше сердце взволновано верой по-настоящему, значительно, оно потребует осязаемого знака, дорогого, избыточного, бесполезного. Здесь действует та же логика, что и в универсальной духовности.

Уважение к подвигу погибшего героя в светском обществе означивается минутой молчания. Есть ли какая-то польза в том, что несколько десятков, а то и сотен взрослых дееспособных мужчин простаивают во время рабочего дня? Мы уже заметили на примере «безумия» отцовства, что человеку, переживающему значительное событие, необходимо выплеснуть избыток своего сердца в знак. Причем это должен быть не простой знак, обыденный, будничный, бытовой, а нечто особенное, если хотите, сакральное, выходящее за рамки обычной жизни.

Избыток сердца «разряжается» в знак, что вовсе не обосновывает полезность знака. Логика пользы здесь просто не работает. Это другое измерение человеческой жизни, измерение универсальной духовности.

Смотришь американский фильм. Народ собирается на похороны. Какой-то парень забывает надеть галстук. Его одергивают:

— Прояви уважение!

Если человек придет на похороны без галстука, кому от этого станет плохо? Покойнику? Ему все равно. Близким? Как мой галстук облегчит их боль?

Дело не в галстуке как изделии текстильной промышленности. В этом обществе, в этой ситуации галстук есть знак уважения, и хоть это и не единственный способ проявить уважение, но он понятен каждому.

— Зачем вы несете на кладбище куличи на Радоницу? Неужели вы думаете, что покойники станут ими разговляться?

— А зачем вы носите на кладбище цветы? Вы верите, что усопшие оценят их запах?

Верующий вы человек или неверующий, вы все равно живете в поле культуры, в том параллельном мире подлинно человеческого, о котором не знают кошки. В этом мире очень важны знаки, вы не можете обойтись без них, отказаться от проявления и означивания того опыта значительного, без которого трудно себя называть человеком.

В Москву мы ездим через Брянск. Старая брянская дорога. Там стоит знаменитый памятник военным шоферам. Никогда толком я не видел этот монумент, но всегда отчетливо его слышал. Есть обычай у шоферов, проезжая это место, сигналить в память фронтовых водителей. Такое место не пропустишь, не продремлешь.

— Зачем они это делают? Кому нужен этот неблагозвучный сигнал? Не пустая ли это трата сил, средств и внимания?

— А зачем горят по всей стране вечные огни? Так ли необходимо было бросать на параде 1945 года фашистские знамена к ступеням мавзолея?

Все это нужно — и знамена, и сигналы, и огни. От избытка сердца говорят уста (Мф. 12:34). Там, где человек переживает опыт значительного, опыт глубоко духовный, рождается потребность обратить его в знак.

Однажды я привез букет цветов на братскую могилу в тихой белорусской деревушке. У нас почти в каждой деревне есть такие места. Много полегло ребят, защищавших Родину от нацистских злодеев. Совершенно незнакомый человек просил отвезти цветы на могилу дедушки. Внук жил далеко, но каждую весну навещал деда, а в тот год сильно заболел, важной даты пропустить не мог, и пришлось ехать мне, гомельскому попу. Многие из тех, кто лежат в этом холмике, были атеистами, и верный потомок героя тоже человек неверующий, но даже атеизм не способен вырвать из области подлинно человеческого, из сферы универсальной духовности.

Ты не веришь в духовный мир, но даже при твоем подчеркнутом материализме есть нечто, что ты любишь больше жизни, и нечто, что ненавидишь больше смерти. Умереть за правду, за правое дело, отдать жизнь ради справедливости, ради высокой идеи — это духовный опыт, хоть мы и не можем назвать его религиозным.

Советские дети очень любили балладу Стивенсона «Вересковый мед». Завораживающие стихи! Жестокий шотландский король захватывает земли сказочных пиктов, истребляя маленький народ полностью. Вместе с пиктами погибает и рецепт вкуснейшего эля из вереска. Но однажды удается выследить двоих, последних из выживших, отца и сына, прятавшихся за большим камнем. Их хватают и ведут на пытку, чтобы выведать секрет меда. Старший наконец соглашается открыть тайну, при условии, что сына бросят в море у него на глазах, чтобы не было свидетеля его старческого предательства. Когда мальчика поглотили волны, старик открылся: