Софроний - АЗ ЕСМЬ

Чтобы мы познавали исходящие от Бога дары, Он, после посещения, оставляет нас на время. Странное впечатление производит богооставленность. В молодости я был живописцем (боюсь, что и до сих пор он не совсем умер во мне). Этот естественный дар пребывал внутри меня. Я мог утомляться, не иметь сил на работу, не быть вдохновленным; но я знал, что дар сей есть моя натура. Когда же Бог покидает, тогда ощущается некий провал в самом бытии; и не знает душа — возвратится ли когда-нибудь Ушедший. Он — иной по природе Своей; Он скрылся, и я остался пуст; и пустоту эту страшную переживаю, как смерть. С Его приходом мне было явлено нечто прекрасное, милое сердцу, превосходящее мое самое дерзновенное воображение. И вот, я снова в том состоянии, которое раньше казалось мне нормальным, удовлетворительным, а теперь оно ужасает меня: представляется слишком животным-скотоподобным... Я был введен в дом великого Царя; я знал, что я родственник Ему, но вот опять я не больше, чем бездомный скиталец.

Чрез смену состояний познаем мы различие природных даров от тех, что нисходят как благоволение Свыше. Чрез покаянную молитву я удостоился первого посещения, чрез молитву же, но более горячую, я надеюсь возвратить Его. И действительно Он приходит. Часто, и даже обычно Он меняет образ Своего прихода. Так я непрестанно обогащаюсь познаниями в плане Духа: то в страдании, то в радости, но я расту. Увеличивается моя способность пребывать в прежде неведомой сфере.

Мучительно тягостна борьба за молитву; нет ничего труднее сего делания. Меняются состояния нашего духа: иногда молитва течет в нас, как могучая река, иногда же сердце становится иссохшим. Но пусть всякое снижение молитвенной силы будет возможно кратким.

Молящийся ощущает в себе присутствие Божие, вселяющее в душу уверенность, что не завершенное здесь познание будет восполнено до совершенства за пределами этой формы нашего существования. Нашим долгим исканиям, раскрывающим для нас глубины Бытия и сопровождающимся многими претыканиями, часто изнеможением, положен предел. В наших устремлениях чрезвычайность задания, поставленного пред нами Христом, не должна нас отклонять от его выполнения, но наоборот — вдохновлять. Творец нашего естества знает лучше нас, каковы конечные возможности нашей природы. И если Откровение говорит о нашем избрании во Христе «прежде сложения мира» (Еф. 1, 4), что ярко осознали Иоанн, Павел, Петр и другие апостолы и отцы, то почему бы нам малодушествовать пред таким, единственно достойным внимания, призывом, пред которым все иные цели и смыслы бледнеют? «Много званных, а мало избранных» (Мф. 20, 16; 22, 14). Звание обращено ко всем от Бога; избрание же зависит от нашего ответа. Конечно, мы не сильнее апостолов, которые «ужасались и были в страхе» следовать за Христом, восходящим во Иерусалим на предстоящий над Ним суд, на предание Его позорной смерти (Мк. 10, 32–33).

Странное, не легко объяснимое явление: когда речь идет о событиях чисто земного порядка, тогда и единичное свидетельство какого-либо лица, обычно неведомого, нередко приемлется с доверием даже учеными историками; а вот, когда слово касается событий иного плана, тогда даже весьма многочисленный сонм свидетелей непонятным образом не вызывает должного ответа? В чем причина этого? Для меня ясно, что не в том, что свидетельство ложно, что оно не соответствует подлинной реальности бытия, а в том, полагаю, что большинство людей удовлетворено плотью и не стремится к высшему познанию. Но «плоть же и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления» (1 Кор. 15, 50).

Жизнь вечная осязаемо вошла в мир — жизнь, «еже бе исперва, еже слышахом, еже видехом очима нашима, еже узрехом, и руки наша осязаша» (1 Ин. 1, 1), и мир ее не познает, не приемлет, не любит. В XX веке новозаветной истории мир, в большинстве своем, продолжает жить так, как будто еще не закончился Ветхий Завет и не воссиял еще свет Воскресения. Во всем мире, мы видим, люди страдают, стонут, болеют; нещадно давимые смертью, они беспомощно пытаются убежать от нее; многие, очень многие напряженно ищут исхода из обдержащей их тьмы и действительно жаждут познать Истину, но когда эта Истина, казалось бы, искомая, казалось бы, желанная, приходит в своем Божественном всесовершенстве, тогда они не только не открывают навстречу ей сердца своего, чтобы святая сила ее свободно вошла в него и исполнила бы все наше существо, но даже и гонят ее. Вспоминаются нам слова Тертуллиана: «Чем ненавистнее истина, тем более человек, открыто ее проповедующий, возмущает умы. Самое лучшее средство понравиться гонителям истины состоит в том, чтобы ослаблять ее и повреждать... Христиане, думающие прежде всего о своем спасении, по сознанию нужды своей в нем, ищут истину и проповедуют ее во всей чистоте» («Апология», 46).