Андрей Кураев - Охотничий азарт вместо богословия

Все эти несуразицы в мыслях моих оппонентов, публикуемых “РВ”, происходят по причине, о которой мне пришлось говорить еще в прошлом ответе (“ненависть лишает разума”). “РВ” предоставляет место людям, которые духовно нездоровы. Ведь если человек ищет в другом лишь грехи и недостатки и, услышав имя этого “другого”, сразу начинает перебирать поводы для его осуждения — это признак духовной болезни. Установка на выискивание грехов в других людях сама является нездоровой. Ну а уж если завелась в голове установка “изобличить ересь”, — то при так поставленной задаче можно объявить еретиком любого проповедника, в том числе и святого отца! Перетолковав в худшую сторону, “не заметив” при этом контекста, уточнений, оттенков и цели речи, можно объявить еретиком любого, кого критик решил противопоставить собственному пониманию Православия. Пример именно такого пристрастного богословия и являет священник Петр Андриевский.

Только неумно- и неуемно-предвзятым отношением ко мне я могу объяснить первый из выпадов священника Петра. “О. Андрей обходит стороной те места статьи Белякова, которые явно изобличают его нечестие и на которые ему ответить нечего. К примеру, он “не замечает” в статье Белякова его же (Кураева) собственные слова: “И в полемике с оккультистами Церковь уясняет свою веру, уясняет служение и учение Христа”…” Прерву пока цитату из текста моего нового оппонента. Неужто всерьез он утверждает, что я не заметил моих же собственных слов? Реагировать я должен на свои слова или на слова моих критиков? Или я должен сам с собой вести полемику? Но я не шизофреник и не унтер-офицерская вдова…

Кроме того, о. Петр очень далеко уходит от правды, заверяя читателей “РВ”, будто я не отреагировал на выпад Белякова по поводу той моей фразы.

Но продолжу филиппику священника Петра: “Как это? Наша Православная Церковь до сих пор “не уяснила” своего же православного учения, “учения Христа”, чтобы ей было необходимо уяснить его сейчас через полемику с оккультистами? Но эту хулу на Духа Святого о. диакон не замечает”.

Не знаю, где о. Петр, именующий мысли Канта и Честертона “пустейшими”10, а слово “профессор” употребляющий в качестве уничижительной клички11, получал богословское образование. Но в любой семинарии рассказывают, что в Чуде Пятидесятницы апостолы получили полноту жизни в Духе Святом. А вот разные грани этого опыта постепенно осмыслялись церковным разумом. По мере того как возникали недоумения и дискуссии по поводу тех или иных сторон христианской веры и жизни, находились новые слова и аргументы. Так, лишь во втором веке появляется неизвестный апостолам термин “Троица”, и лишь в четвертом веке приемлется Церковью ключевое для нашего богословия слово “единосущный”.

Когда возникает поспешное, упрощенное, одностороннее решение какой-либо богословской проблемы, тогда церковный разум внимательнее всматривается в то, что в церковном предании (предании духовного опыта) находилось и прежде, но, будучи частью церковной жизни, не становилось предметом церковного обсуждения и рационализации. Так, например, священные изображения встречаются у христиан уже в конце I века. Но богословские аргументы в защиту иконописания и иконопочитания появляются лишь многие столетия спустя — в эпоху иконоборчества. И только тогда становится ясно, что иконопочитание — необходимая часть христианской веры (до той поры в христианской письменности не было аргументов в защиту икон, напротив, у некоторых святых, например, у святителя Епифания Кипрского (см. также 36 правило Эльвирского собора 300-го года) есть запреты на почитание изображений). Потому и сказал протоиерей Георгий Флоровский: “Сейчас Церковь знает Христа не больше, чем она знала Его во времена апостолов. Но она свидетельствует о большем”12.

Да, почти всегда именно полемика с ересями понуждает Церковь обращаться к богословским изысканиям — ради защиты той стороны Предания, которая оказалось под угрозой. Если бы нужда богословствовать не навязывалась Церкви извне, то пытливость богословского поиска была бы профанным любопытством, бесцельно исследующим непостижимую Святыню. В разные времена разные возникают угрозы — соответственно разные сферы церковной жизни оказываются в фокусе церковного разума и решения обретают более точные формулировки.

Кроме того: то, что бывает уже ясно одним членам Церкви, бывает еще неясно другим. И ради исцеления “немощных в вере” надо изучить их немощи и предрассудки. К тому же история Церкви знает примеры, когда нечто, уже уясненное одними поколениями, забывалось поколениями последующими (вспомним пленение латинской схоластикой наших духовных школ в XVIII–XIX веках). Так что если бы я даже сказал, что современным людям сопоставление Православия и оккультизма поможет лучше понять некоторые грани церковного предания, — то в этом не было бы ошибки.