Песах Амнуэль: Марк из рода Давида

— Да-да, — сказал я. — Понимаю, конечно.

— Война Гога и Магога, — голос деда становился тише, с каждым словом из легких уходили остатки воздуха, я слышал странное шипение и какие-то всхлипывания, грудная клетка деда неожиданно поднялась куполом и резко осела, это было страшно, я хотел встать, позвать бабушку, Лизу, позвонить в скорую, наконец, — может, еще не упущен момент и деда спасут, но его цепкие пальцы держали меня за отворот рубашки, я только сейчас это почувствовал и приник к лицу деда, как приникают к роднику, из которого вытекают последние капли воды.

— Война Гога и Магога, — хрипел дед, — она идет долго… А потом все будет хорошо. Все будет хорошо, ты слышишь? Третий храм. Ты его построишь, ты…

Дед не был религиозен, и если заговорил о Третьем храме, то имел в виду, скорее всего, вовсе не каменное сооружение на вершине горы, не место, где евреи будут возносить Творцу молитвы. Что же тогда?

— Ты построишь, — слова всплывали и тонули, я ловил их, как ловят руками рыбу в холодном и чистом водоеме. — Ты и твои дети.

Дед неожиданно замер, я только чувствовал, как колотится его сердце, будто пытается пробиться сквозь грудную клетку — наружу, к свету, вверх, туда, куда уходит душа.

— Дед, — сказал я холодными губами, испугавшись, что все уже кончено, и дед широко раскрыл глаза, посмотрел на меня, я утонул в этом взгляде и увидел то, что он так и не смог выразить словами — ни тогда, когда писал свой рассказ, ни тогда, когда долгие годы искал подтверждения своим мыслям, ни сейчас, убеждая меня в том, что Мессия действительно сошел на землю семнадцатого июля 1947 года.

В раскрывшихся окнах его взгляда я отчетливо увидел уходившую в даль улицу Яффо — она была чем-то похожа на ту, по которой я так часто ходил в последние годы, но все-таки была другой, незнакомой и чужой, — и темную фигуру, силуэт человека в лучах солнца. Фигура была темной, как тень, и в то же время светлой, как трепещущий огонь, и я понимал, что в том нет противоречия. Человек, который назвал себя Марком из рода Давида, повернулся ко мне лицом и поднял в приветствии руку — он знал, что сейчас произойдет, а я еще нет, хотя не мог не знать.

— Я пришел, — теплый утренний ветер донес до меня его слова, будто легкий парусный кораблик приплыл ко мне на гребне воздушных волн. — Я пришел, и я ухожу. Я — это вы. Помни это, Арон.

Он обращался к деду, почему же дед не описал этот эпизод в своем рассказе?

— Я помню…

Кто это сказал? Дед или я?

Марк повернулся ко мне спиной и пошел в сторону Яффских ворот легкой походкой, а потом упал вперед — как и шел, легко, непостижимо и естественно. Звука выстрела я не услышал. Как я мог его услышать? Из прошлого всплывает лишь то, что должно остаться в памяти.

Взгляд деда застыл, застыла и картина — тело на мостовой и излученный им свет, уплывающий куда-то в сторону Старого города. А потом свет померк. «Почему в комнате так темно?» — подумал я.

В комнате было светло. Просто деда в ней больше не было. Я опустил на застывшую грудь его тяжелую руку, закрыл деду глаза, отгородив от мира его остановивший время взгляд, и встал.

— Дед, — сказал я, зная, что душа его еще где-то здесь, рядом, и прекрасно слышит не только каждое мое слово, но и каждую мысль, — дед, я не успел сказать тебе… Я не умер тогда. Я здесь, слышишь?

— Да, — прошелестел в воздухе шепот, будто сухой лист упал с высокого дерева.

Я открыл дверь, и в комнату вошли моя жена и бабушка — им не нужно было ничего говорить, и я ничего не сказал.

Я вышел из дома в ночь. Я вышел на войну Гога с Магогом. Я должен победить в этой войне.

Я — Мессия