Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

Вход этот есть именно вход, а не въезд. За ворота Скита переступает лишь человек. Поэтому все так обставлено, так приспособлено все, чтобы вступающий сознавал, что он вступает в святилище высшей духовной деятельности, имеющей своей задачей – жить во Христе, и проникался благоговением к святому месту. Вся передняя, открытая глазам посетителя, сторона полукруглого дугообразного входа покрыта изображениями Спасителя, Божией Матери и целого сонма представителей древнего палестинского и нашего отечественного пустынножительства… Отворил путешественник тихую, беззвучную дверь в Скит и переступил за его священный порог. В некотором отдалении против входа встретила и приветливо призывала его скромная, но изящная деревянная церковь. Едва отворил он дверь в Скит, его обдало благоуханием цветов. По обеим сторонам широкой дорожки, тщательно усыпанной желтым песком, стояли они целыми семействами от входа до церкви, подступали почти к самому порогу ее, венком окружали храм разбегались по боковым тропинкам, к трапезе, к келлиям, к пасеке, к скитскому пруду, колодезю, к сосновой аллее, к кедровой роще, к башням, к скитским могилам. Всюду стояли цветы и, подобно отшельникам, воспитавшим их, безмолвно переживали свою тихую, безвестную жизнь и славословили Своего Господа. И среди этой благодати приютились свежие, опрятные, с прозрачными чистыми стеклами келлии отшельников, с невысокими крытыми крыльцами, со спускающимися прямо в зелень ступеньками, с галерейками на крыльцах и с белыми деревянными скамьями на галереях. Порядок и чистота были везде изумительные».

«В глубине дремучего леса, – пишет еще один паломник, прибывший из Вологды, в анонимном очерке, помещенном в «Троицкой народной беседе» за 1908 год, – за полверсты от монастыря, как бы утаившись от взоров… расположился Скит. Глубокое безмолвие царило всюду, только беззаботное чириканье птичек да постукивание дятлов, искавших себе пищи, слегка нарушало тишину… Подошел я ко входу в Скит. По обеим стенам этого входа обращают внимание изображения во весь рост древних пустынножителей: Антония Великого, Макария, Арсения, Ефрема Сирина. В руках они держат бумажные свитки, на которых написаны замечательные изречения. Точно живые стоят они здесь и безмолвно поучают о пути в Царствие Небесное. С некоторым трепетом прошел я этот вход и вступил во святое место Скита. Здесь уже полное безмолвие и глубокая тишина».

Все эти впечатления были не просто умилением сердца, тронутого красотой и благолепием увиденного. Не все понимали, что с ними происходит на этой дорожке между монастырем и Скитом и при первом взгляде на сам Скит. Здесь их сердца касался Господь – и это прикосновение не забывалось уже до конца жизни.

Почти посредине Скита, ближе к Святым вратам, стоит скромный храм, освященный 5 февраля 1822 года во имя Собора св. Иоанна Предтечи (отчего и Скит называется Иоанно-Предтеченским). Неброский, похожий своими террасами, украшенными белыми колоннами, на усадебный дом какого-нибудь русского помещика, не слишком богатого, – уютный, как бы домашний по виду (он и был освящен в свое время как церковь «домовая для Архиерейского приезду»), он не нарушал общей скромности построек Скита.

Обратившись к записям тех же людей, с которыми шли мы в предыдущей главе по дорожке монастыря и входили в Святые врата, увидим, что и в описании скитского храма и его служб они единодушны. Вот некоторые их впечатления. «Позвонили в маленький колокол уединенной церкви Предтечи, – писал А. Н. Муравьев в той же книге, – собралась братия и несколько народа, но без тесноты; сквозь открытые окна веяло ароматами цветов и, что довольно странно осенью, слышно было пение птиц, которое присоединилось к хвалебному гласу иноков.

Отрадно было это созвучие, уносившее мысли и сердце в глубочайшую пустыню: всякое дыхание на языке своем хвалило Господа и все соединялось в общий гимн – не так ли было некогда в Эдеме?»

Н. В. Сахаров, цитировавшийся выше, написал побольше: «Звон скитского колокола, тихий, медленный, точно похоронный, несся над этим безмолвным миром… Со ступенек одной из келлий спустился и, до половины закрытый зеленью и цветами, направился к храму неспешной, степенной походкой, не отрывая глаз от земли, манатейный монах. С противоположной ему стороны, от скитских прудов, из-за деревьев кедровой рощи, по направлению к храму, едва передвигая ноги, шел, опираясь на черный посох, другой отшельник, обремененный годами, в расшитой белыми крестами по черной мантии схиме. От скитской пасеки, из-за скитских могил появились еще отшельники… молча всходили по ступеням церковным, отворяли беззвучную дверь и молча скрывались за нею… Храм этот и устроен не так, как созидаются обыкновенные храмы: с колоннами… Это скорее та евангельская просторная, светлая храмина, братская, в которой Спаситель со Своими апостолами разделял Свою братскую вечерю… При входе в просторных деревянных рубленых сенях путешественник встречал даже деревянное ведро с водой, с деревянным ковшом в нем для утоления жажды, и душистые цветы на окнах… Окна устроены не так, как устраиваются они в церквах. Это большие, полукруглые вверху, замечательно светлые и, как в домах, открываются наружу. Утро было теплое. Поэтому некоторые окна были открыты. Видимо, скитские отшельники не порывали связи с внешней природой, отгородясь стеной от людей и мира, они не прятались от дела рук Божиих. Стены, оклеенные белой глянцевитой бумагой, смотрели светло так, приветливо. По стенам изредка развешаны в простых крашеных рамах, без всяких окладов и ненужных украшений, изображения древних палестинских и отечественных подвижников…