Георгий Чистяков - Церковь и Империя. Ситуация на рубеже XX И XXI веков

Есть все основания говорить, что здесь мы имеем дело с идеологией, которая носит ярко выраженный «некро­фильский характер», как сказал Мигель де Унамуно в 1936 г., когда назвал «некрофильскими» те взгляды, ко­торые исповедовал франкистский режим в Испании.

«Некрофилия» или «страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному» и «одновременно страстное желание превратить все живое в неживое и страсть к разрушению ради разрушения» как психоло­гический феномен подробно описана Э. Фроммом в книге «Анатомия человеческой деструктивности» как вторичный, но практически обязательный признак вся­кой тоталитарной идеологии. По мнению Фромма, для некрофилии характерно убеждение, что насилие (или, как говорит Симона Вейль, «способность превратить человека в труп») - это единственный путь, на котором гордиев узел проблем оказывается развязанным. «Терпеливое развязывание все новых и новых узлов, - пишет Фромм, - с точки зрения некрофила ни к чему не приводит». Вместе с тем настоящая православная аске- тика отрицает насилие и в сущности вся состоит из тер­пеливого и ежедневного развязывания узелков.

Славянский язык в их глазах ценен именно и только тем, что на нем не говорят сегодня, - тем самым, за тра­дицию они держатся ради самой традиции, забывая о том, что в течение почти двух тысячелетий существо­вания православия, внешние формы религиозности из­менялись и трансформировались много раз именно ради того, чтобы сохранить содержание, а не форму. Когда Кирилл и Мефодий в IX веке переводили Евангелие на славянский язык, они были первопроход­цами и новаторами; смысл их работы заключался имен­но в том, чтобы сделать Слово Божие понятным для не­вежественных и почти диких людей, которые ни слова не понимали ни по-гречески, ни на латыни.

Необходимо обратить внимание и на то, что закры­тость, чувство неприятия иных традиций в христиан­стве, недоброжелательное отношение к христианству Запада и, прежде всего, к католичеству по принципу «наше - не наше» является сегодня для многих действи­тельно верующих людей в России чем-то вроде защит­ной реакции. Когда человек о своей собственной право­славной вере, о ее глубинах и духовных сокровищах зна­ет еще очень немного, ему начинает казаться, что отстоять свою правоту можно только в противостоя­нии. Такое противостояние, однако, очень быстро пере­растает в агрессивность и противопоставление своей веры иным исповеданиям. И это все происходит на фоне того, что в религиозных изданиях постоянно на­гнетается неприятие по отношению к католикам и про­тестантам с целью поддержания в сознании верующих образа врага.

Так, например, молодой художник заявляет по все­российскому телевидению: «Ни у одного другого народа нет такой иконописи, как наша». Он делает это заявле­ние и, конечно, при этом ничего не знает о том, что представляет собой религиозное искусство у других, в том числе, и православных народов (греков, киприо­тов, румын и болгар). Почему бы не сказать по-другому, например, поразиться тому, что русская иконопись та­кова, что нет ни одного народа, который бы не восхи­щался ею? Это было бы правдой, причем очень лестной для русского народа, ибо не случайно копия «Святой Троицы» Андрея Рублева стала главной святыней и сим­волом католической церкви Ste Trinite в Париже, а вос­произведения Владимирской иконы можно найти в ка­толических храмах почти повсюду.

Религиозная ситуация в России обусловлена, прежде всего, тем, что воспитанное на марксизме-ленинизме общество почти вслепую ищет для себя сегодня новую общеобязательную идеологию, которая была бы в то же время «единственно правильной», каким был марксизм. В результате, в сознании многих (в том числе чистых и действительно верующих людей) православие превра­щается в новую, именно такого рода, идеологию. Слово «идеология» вообще является ключевым для околопра­вославной и, прежде всего, «братской» публицистики.

«Патриотов, - говорит один из сторонников нового прочтения православия Егор Холмогоров, - всегда силь­но подводило отсутствие научной фундированности и "единственно верного учения", позволяющего накла­дывать на происходящие события определенную поня­тийную сетку, уяснять происшедшее и отчасти прогно­зировать будущее. За отсутствием после краха марксиз­ма какой-либо версии "исторического материализма", "диалектического историзма" или там "материалисти­ческого идеализма" популярное толкование истории так и осталось на уровне Всемирного Тайного Жыда (именно так у Холмогорова!), в нескольких его модифи­кациях - от радикально православной до радикально са- танисткой». И хотя в этом пассаже присутствуют обыч­ные для «православной» публицистики намеки на «Протоколы сионских мудрецов», всемирный еврей­ский заговор и т.п., он, на самом деле, действительно интересен. Т.е. патриотов волнует не вера, не Бог и не молитвенная с Ним встреча, но только идеологический аспект того, что они называют православием.