Иоанн Мейендорф - Статьи

Православная Церковь, как и Католическая, чтит память бл. Августина, но его авторитет в области вероучения не пользуется у нас такой же исключительностью, как на Западе. Правда, восточная монашеская литература часто отождествляет половые отношения с грехом, но эта несомненная односторонность объясняется самим характером этой литературы, направленной к оправданию особого монашеского призвания, о христианских достоинствах которого будет сказано ниже. Церковь в целом твердо осудила гнушение браком (см. особенно каноны Гангрского собора). Она никогда не считала, что половые отношения как таковые являются проводником греха, хотя церковное предание и признает, что в греховной, падшей человеческой жизни греховность часто проявляется и в них, как и в других явлениях человеческой жизни. Отношения между мужем и женой благословляются Церковью, преображаются благодатью Святого Духа, превращаются в вечный союз любви: Церковь, конечно, не благословляет греха, но спасает человеческую природу, воспринятую Сыном Бо–жиим и искупленную на Кресте. В этом смысл брака как таинства.

Если бл. Августин был прав, отождествляя брачные отношения с грехом, то ясно, что единственным христианским идеалом может быть только безбрачие, а брак есть всего лишь попущение, допустимое ради деторождения, без которого человеческий род перестал бы существовать. Именно этим подходом и объясняется резкое осуждение так называемых «искусственных форм ограничения рождаемости» в Католической Церкви.

Правда, последняя энциклика папы Павла VI по этому вопросу («Humanae vitae») не ссылается прямо на учение бл. Августина, а, скорее, подчеркивает положительный смысл человеческой жизни, то есть настаивает именно на тех великих истинах христианского учения о человеке, о которых мы говорили в начале настоящей главы. Но есть ли в этих истинах достаточное основание, чтобы решительно осудить всякую форму ограничения рождаемости? Не очевидно ли, что если бы современная Католическая Церковь не была связана своей прошлой зависимостью от бл. Августина, определившей ее вековую практику и дисциплину, она бы проявляла больше гибкости в этом вопросе. Тем более, что все статистики указывают, что только меньшинство современных католиков фактически следуют решительным указаниям своей Церкви в области ограничения рождаемости.

Православная Церковь никогда не выносила общего и определенного суждения в этом вопросе. Это не значит, конечно, что «планирование семьи» является вопросом религиозно–безразличным или что суждения христианской совести не должны на него распространяться. Повторяем:

— деторождение есть естественное, святое и непременное условие достижения полноты брачной жизни;

— передача жизни выражает образ Божий в человеке и тем самым его собственную человечность.

Но всем также известно, что неограниченная рождаемость ставит перед человеческой — а тем самым и христианской — совестью другие вопросы. Например: «жизнь», дарованная родителями детям, должна быть полной жизнью, предполагающей не только физическое существование, но и родительскую заботу, образование и нормальные условия жизни. Рождая детей, родители берут на себя ответственность за их воспитание. Имеют ли они право это делать, если нет налицо хотя бы самого элементарного обеспечения нормального человеческого развития для детей или если существует очевидная опасность, что дети будут жить не только в физической, но — что особенно важно — в душевной и психологической нищете?

Подобные опасности существуют сейчас и, конечно, существовали и в прошлом. Существуют также и всегда существовали способы ограничения рождаемости, известные всем людям. Само собой разумеется, все формы аборта или сознательного прекращения уже зародившейся человеческой жизни всегда почитались Церковью равносильными убийству и осуждались как таковые. Является ли тогда воздержание от брачных отношений единственно приемлемой формой ограничения рождаемости? И не является ли, собственно, подобное воздержание также формой ограничения Богом дарованной задачи передавать жизнь детям? Между тем и Священное Писание и предания Церкви допускают воздержание как приемлемую форму ограничения рождаемости. Недавнее католическое законодательство предлагает — как допустимую форму ограничения — периодическое воздержание, запрещая при этом «искусственные» способы, как–то: таблетки и проч. Но существует ли подлинная разница между «искусственными» и «естественными» способами? «Естественно» ли воздержание? Не «искусственно» ли всякое медицинское средство руководства человеческими функциями? Следует ли христианам отвергать медицину? И наконец, серьезный богословский вопрос: всякая ли «естественность» — доброкачественна? Ведь даже апостол Павел знал, что чрезмерное воздержание приводит к «разжиганию» (1 Кор 7: 5—9). Условия падшей человеческой жизни никогда не бывают вполне «естественны» после повреждения грехом самой природной ткани человеческой жизни, функция науки, и в частности медицины, не заключается ли именно в том, чтобы «очеловечивать» как деторождение, так и другие проявления жизни путем контроля над человеческими функциями?