митрополит Вениамин Федченков - Два сорокоуста

Участвовал на проходившем 19-24 мая 1919 г. в Ставрополе Юго-Восточном Русском Церковном Соборе. Перед открытием возглавляемое им Братство направило в адрес Собора воззвание: "Революция свергла Царя, которому Россия присягала, кричала "ура", за которого молилась Богу во всех церквах, и будто бы вручила власть народу; на самом же деле - разменяла Царскую власть на власть комиссаров..." Братчики "сыновне умоляли" Собор выслушать и обсудить предложенные ими меры, которые должны были послужить "к успокоению и возрождению России". Среди прочего в воззвании предлагалось: "Призвать Русский народ к покаянию в пролитии крови Царской, святительской и миллионов жертв из разных слоев населения за весь революционный период"; "Просить военачальников всех частей войск, борющихся с полчищами большевиков, взвенчать воинские знамена Святым Крестом и объявить по войскам зов бороться прежде всего за гонимую Святую Церковь и за спасение распятой революцией России от жестокого ига еврейско-масонских организаций". Собравшиеся на Собор проигнорировали воззвание. Отцу протоиерею пришлось выступать по поводу предложенного проекта Соборного обращения к всероссийской пастве. "...Мне, - вспоминал он позднее, - как избранному от Уфимской епархии члену Всероссийского Собора, по завету Святейшего Патриарха Тихона сохраняющему свои соборные обязанности и права впредь до Второго Всероссийского Церковного Собора, - пришлось высказаться на пленарном собрании: "Основным фундаментом нашего церковно-государственного народного делания должна быть непоколебимая вера в Св. заветы Святой Руси, исповедываемые Православной Россией со времен св. Владимира и до 2-го марта 1917 года - дня подневольного отречения Государя Императора от Прародительского Престола. Памятуя, что со времен декабристов 1825 года, замысливших под влиянием отравы Французской революции, - вырезать всю Царскую Семью и насадить в России анархо-демократическую республику, сеялась среди народа злоба и ложь, постепенно приведшая Россию к государственному перевороту. Мы, уцелевшие от тирании, обязаны всесторонне сказать [истину], не бояться никого, кроме Бога, по примеру священномученика Патриарха Ермогена". - Мне кто-то из членов Собора [кн. Е. Н. Трубецкой] возразил: "Всю правду уже сказал Патриарх Тихон о борьбе с красным зверем, терзающим Россию". - "Нет... Всей правды не сказал и сам Святейший Патриарх; он не благословил еще добровольцев на борьбу с большевиками и делает некоторые уступки советской власти для сохранения Церкви Русской"... - Председатель Собора заявил: "Я лишаю вас слова". Так закончилось мое участие в деятельности Южно-Русского Церковного Собора" (Там же. С. 89-90).

Переселился в Сербию. Законоучитель русской гимназии в Кикинде. Монархист-кирилловец. В 1945 г. вместе с о. Василием Бощановским вел службу в лагерном храме под Мюнхеном, с которой англичане депортировали прихожан-казаков для выдачи Советам. С 1951г. и до смерти- настоятель церкви Св. Тихона Задонского в Сан-Франциско.

Преподобный Нектарий Оптинский (в мipy Николай Васильевич Тихонов, ок. 1852 +1.5.1928) - иеросхимонах, последний великий Оптинский старец, ученик преп. Амвросия Оптинского. Старчествовать начал с 1913г. Скончался в деревне Холмищи Брянской губ.; с 1989 г. его св. мощи покоятся во Введенском соборе Оптиной пустыни.

См прим. 20, 21.

Вот как описывает сон, приснившийся ему 4(17) сентября 1926 г. сам Владыка: "Будто я в в каком-то огромном городе. Кажется, в Москве... Но на самой окраине. Уже нет улиц, а просто разбросанные кое-где домики... Место неровное... Глиняные ямы. А далее бурьян и безконечное поле. Я оказываюсь в одном таком домике, скорее, в крестьянской избе. Одет в рясу, без панагии архиерейской, хотя и знают, что я архиерей. В избе человек 10-15. Все исключительно из простонародья. Ни богатых, ни знатных, ни ученых. Молчат. Двигаются лениво, точно осенние мухи на окне, перед замерзанием на зиму... Я не говорю - и не могу говорить: им не под силу слушать ни обличения, ни назидания, ни вообще ничего божественного. Душа их так изранена - и грехами, и бедствиями, и неспособностью подняться из падения, - что они точно люди с обожженной кожей, к которой нельзя прикоснуться даже и слегка... И я, чувствуя это, молчу... [...] "Только ты молчи, - безмолвно говорят мне их сердца, - довольно, что мы вместе... Не трогай нас: сил нет". Мне и грустно за себя, что ничего не могу сделать, а еще больше их жалко: несчастные они. Вдруг кто-то говорит: "Патриарх идет". А точно они и ранее ждали его. Мы все выходим наружу. Я среди группы. Глядим - почти над землей двигается Святейший Тихон. В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в белом патриаршем куколе). [...] Смотрим мы на приближающегося Святителя и видим, как на его лице светится необычайно нежная улыбка любви, сочувствия, жалости, утешения... Ну, такая сладкая улыбка, что я почти в горле ощутил вкус сладкого... И всю эту сладость любви и ласки он шлет этому народу... Меня же точно не замечает... И все приближается. И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня крестьян начинает что-то изменяться: они точно начинают "отходить", оттаивать. Как мухи при первых лучах весеннего солнца... [...] И когда он подошел уже совсем близко, я увидел, как лица моих соседей тоже улыбались, но еще очень, очень немного. "Вот только теперь, - пронзила меня мысль, - им что-нибудь можно сказать, теперь они стали способны слушать: душа оттаяла. А там, в избе, и думать нельзя было о поучениях". И понял я, что сначала надо пригреть грешную душу - и уже после выправлять. И Святейший мог это: он очень любил этих грешных, но несчастных детей своих. И любовью отогрел их. И понял я, что раньше и невозможно было говорить с ними (мне), а потому и не нужно было. Потому мы и молчали в избе. И подивился я великой силе, какую имеет любовь! [...] Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с безмолвным вопросом (без слов, а сердцем, но его сердце чует, о чем я думаю): "Владыко! Ну что же нам делать там (за границею)? - то есть по вопросу о разделении Церкви между митрополитом Антонием [(Храповицким)] и митрополитом Евлогием [(Георгиевским)]. - Куда же мне идти?" Он сразу понял вопрос, но, по-видимому, ничуть не заинтересован был им, даже, скорее, прискорбно ему стало. Улыбка, сиявшая доселе, исчезла. Я ждал ответа... Какого? Можно было сказать ему: иди к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в этом стиле, вообще по поводу разделения... Но ответ был совершенно неожиданным, какого никак не придумать: "ПОСЛУЖИ НАРОДУ..." Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне Святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об юрисдикциях, а о службе народу... И именно народу, то есть простонародью... Недаром в избе были одни лишь мужики (и мой отец, бывший крепостной крестьянин)... И не сказал "послужите", а в единственном числе: "послужи". Это относилось ко мне лично. И тогда вдруг мне стало ясно такое толкование слов Патриарха: "И чего, вы, архиереи, ссоритесь между собою? Разве дело в вас? Ведь вопрос - в спасении народа, и именно простого народа. Спасется он, все будет хорошо, - не спасется, все погибло. Что могут генералы без солдат?" [...] - "Владыко! - "говорю" я сердцем. - А мне предлагают архиерейское место!" И что-то представилось мне в виде огромного храма: я - в мантии... Поют... Но храм пустой... Иду к алтарю... Но Святейший вдруг сделался грустным: и в его взоре я прочитал: "Неразумные вы? неразумные! Ну что пользы в архиерействе, если некому служить? Ведь не народ для архиереев, а архиереи - служители Божий для народа..." И мне стало очень стыдно... И я уже готов был бы взять свои слова обратно, но - увы! - поздно: они были сказаны. Тогда Патриарх добавил: "Ну уж иди к Антонию..." "Ну уж" - то есть из двух худших путей (по сравнению со служением народу) выбирай сравнительно лучший... [...] Я послал его [описание сна] к старцам на Афон; оттуда мне ответили: "Сон знаменательный!" - но подробностей не объяснили..." ( Митрополит Вениамин (Федченков ). Божьи люди. Мои духовные встречи. М. 1997. С. 333-337).