А. Амман - А. Амман Путь отцов

Вероучителю гиппонскому довелось дожить до разграбления Рима воинством Алариха. Язычники считали, что к этому краху привело христианство. Бурные времена вдохновили епископа на сочинение трактата «О граде Божием» — его читали все и всюду, недаром в библиотеках Европы сохранилось 580 списков! Он работал над ним четырнадцать лет и одновременно отделывал трактат «О Троице», считая его куда более важным. В «Граде Божием» Августин размышляет о двух властях и о шаткости цивилизации, это первая христианская попытка философии истории.

О писателе лучше всего судить по его переписке. Сохранилось 226 писем; в них нет изящества или язвительности, как, скажем, в посланиях Иеронима. Они свидетельствуют о неиссякаемом благодушии, о доброжелательности, их цель — утешить и дать наставление. Авторитет Августина был признан повсюду, и к нему обращались с самыми важными вопросами касательно праведной жизни и христианского вероучения.

Изустных трудов у него тоже немало. До нас дошло более тысячи проповедей и наставлений, и к ним усердием исследователей то и дело добавляются новые. Изложенные верующим Гиппона толкования на Евангелия и на Послание Иоанна, августиновы Ennarrationes in psalmos, проповеди о псалмах, как всегда строги, насыщены мыслью и свидетельствуют о благочестии. Августин был богословом–проповедником: он упрощал, но никогда не опрощал.

Он знал свою паству, и она отвечала ему любовью на любовь. И знали друг друга, и прощали друг друга! Нельзя не оценить душевную щедрость и безграничное милосердие этого человека, пожертвовавшего собственными пристрастиями, дабы пасти овец своих. Тщеславный ритор, признанный учитель в искусстве слова, коему ведомы были все словесные ухищрения, отрешился от всяких изысков, чтобы говорить со слушателями на их языке. Он довольствовался самыми несложными приемами: контрастом, звучной рифмовкой, присловьями, изреченьями, но особенно часто, едва ли не злоупотребляя этим, использовал противопоставление. Оно было не только особенностью его стиля, но отражением глубинных процессов его духовной жизни: он противополагал два града и две любви, ту, которой пожертвовал, и ту, которая сжигала его жертвенным огнем. В проповедях умеряются его полемические крайности. Подлинный облик Августина — именно в сочетании полемиста и пастыря.

ЧЕЛОВЕК, ПОБЕЖДЕННЫЙ БОГОМ

Что же нас так трогает, что привлекает — через столько веков — в августиновых толкованиях и проповедях, в отличие от его же полемических сочинений? То, что в них нам открывается человек, покоренный Богом и воздевающий в Нему ослепленные и благодарные очи.

Мало о ком мы знаем так много, как о епископе Гиппонском. Вдобавок к его сочинениям до нас дошли и его «Обозрения», где под конец жизни он подытоживает все им написанное. И — что главное — осталась его «Исповедь», повесть его жизни до 387 г., «откровение» его греховности и щедрот Божиих. Это одна из самых волнующих книг христианской древности. Немногие сочинения столь ярко отражают автора, столь точно свидетельствуют о нем.

Августин был, судя по описаниям, человеком крепкого сложения; даже под бременем непосильных трудов он дожил до семидесяти шести лет. Был он крайне восприимчив, но самоуглубление и самоанализ не иссушали его сердце, а заставляли его биться отчетливее и учащеннее. Когда аскет и епископ заводил речь о сладострастии, сердце его содрогалось при одном воспоминании о том, каких неимоверных усилий стоило ему высвободиться из этих пут. Сладострастие было для него не отвлеченным понятием, а реальным представлением, фактом собственной памяти.

Он был углублен в себя и робок, ему легче было с книгами, нежели с людьми. Он притягивал людей, но сближался далеко не с каждым. Если же кому‑то вверялся, то был редкостным другом. В нем всегда чувствовалось скромное провинциальное происхождение. Благородства крови не было, но было благородство духа. Превосходство его над современниками тем более очевидно, что равняться с ним было попросту некому. Он, хотя и знал себе цену, самоуверенности от этого не обрел.

Он был восприимчив ко многому — к ярким краскам африканских небес, к обаянию музыки, к нежному взгляду; однако ж всегда чуток и к похвале, к аплодисментам, плескавшимся вокруг его кафедры, к почестям, ему воздаваемым. Он все это очень ценил. И такое смирение перед собственной естественной слабостью трогает нас даже больше, чем аскетизм Иеронима.

Он слишком задержался в пути и слишком много отдал любви плотской — любви ради любви, — отсюда и суровость его аскезы, его избыточная духовность, которая вовсе не была чужда человечности: напротив, он был навсегда озарен пониманием человеческой хрупкости. Христианин ему кажется больным, запустившим свою болезнь; во всяком случае, человеком, которому непременно предстоит еще не одна вспышка болезни. И всю свою жизнь Августин чурался чувственного, плотского. Он укорял себя даже за то, что его услаждали литургические песнопения. Уместно было бы поставить себе в упрек и самоуслаждение словом: он оставался ритором, даже когда обращался к Богу; в слове сказывалась его душа, и словом же обозначено в мире соприсутствие Божие.