С. А.  Иванов - Блаженные похабы

Что касается глав о древнерусском изводе интересующего нас культурного феномена (для отличения от византийского мы будем именовать его «похабством»), то в подробностях юродство прослеживается там лишь до конца XVII в. Рассказ о дальнейшей, по преимуществу «светской» эволюции данного института носит иллюстративный, отчасти даже импрессионистический характер.

Ко всякому явлению культуры можно подходить с разных сторон, и надо сразу оговорить, какие подходы мы для себя закрываем. Например, юродство допустимо исследовать в рамках истории психиатрии — то есть посмотреть, под какие виды душевных расстройств, известных современной медицине, подпадают средневековые описания юродства. Но это была бы совсем другая работа. Типологически юродивого правомерно сравнить с финским шаманом [6] Thompson Е. Russian Holy Fools and Shamanism // American Contribution to the VIII International Congress of Slavists. Columbus, 1978, p. 691—706; Eadem. Understanding Russia. The Holy Fool in Russian Culture. Lanham, 1987. или с героем древнеирландских легенд — гейл- том [7] Saward J. Perfect Fools. Oxford, 1980, p. 31—41. . Некоторые исследователи усматривают связь юродства с карнавалом [8] Панченко A. M. Древнерусское юродство // Лихачев Д. С., Панченко А. М., ПоныркоН. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984 (далее: Панченко. Смех), с. 72—149. Ю. Лотман и Б. Успенский возражали против него: «В ситуации карнавала смех — в равной мере удел всех участников» (. Л отман Ю. М., Успенский Б. А. Н овые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. №3, с. 164), а юродивый и его аудитория находятся в разном положении. Юродство противоположно карнавалу, ибо оно отторгает смех от общества, отводит его от сакральных объектов. «Юродивый присваивает себе способность коллектива к смеху над неколебимыми культурными ценностями, изолирует эту способность в качестве явного отклонения от социальной нормы» ( Смирнов И. П. Д ревнерусский смех и логика комического // ТОДРЛ. Т. 32. 1977, с. 312). Сомнения в «карнавальном» характере юродства выражал и X. Бирнбаум: Birnbaum Н. The World of Laughter, Play and Carnival: Facets of the Sub- and Counterculture in Old Rus // Idem. Aspects of the Slavic Middle Ages and Slavic Renaissance Culture. New York, 1991, p. 493. , другие — с интригами церкви против народных масс [9] Будовниц И. У. Ю родивые Древней Руси // Вопросы истории религии и атеизма. Т. 12. 1964. , или же, напротив, с социальным протестом [10] Снигирева Э. А. Антиклерикальные и антирелигиозные мотивы в русской народной сказке // Атеистические традиции русского народа. Л., 1982, с. 107. Впрочем, в другой работе тот же автор склоняется к идее, что все‑таки дело не в протесте, а в клерикальных интригах: Снигирева Э. А. Юродство и православная церковь // Социально–психологи- ческие аспекты критики религиозной морали. Вып. 3. Л., с. 74—91. . Было бы плодотворно исследовать феномен юродивости в контексте мифологии жертвы и самопожертвования либо с точки зрения восприятия различными культурами изгоев.

Типологически ближе всего к юродивому стоят, пожалуй, священные клоуны. Клоун — фигура известная во многих традиционных культурах: на Самоа, у маса- ев в Африке, в Индии, но особенно у американских индейцев (на северо–западе США он же наделяется чертами ритуального безумца). Слова, написанные одним исследователем о клоуне, вполне могут быть приложены к юродивому: «he is priveleged to ridicule, burlesque and defile the most sacred and important ceremonies… licensed to behave as no ordinary mortals would dream of behaving» [11] Steward, J. Н. The Clown in Native North America. New York; London, 1991, p. 72. . Некоторые ужимки индейских клоунов будто подсмотрены у юродивых: например, у племени Moyo‑Yaqui клоуны безобразничают и кощунничают во время Великого поста [12] Parsons E. C., Beals R. L. C lowns of the Pueblo and Mayo‑Yaqui Indians // American Anthropologist. New Series. V. 36. № 4. 1934, p.497. ; почти все клоуны валяются в грязи, едят экскременты, пьют мочу и т. д.; у племени Zuni описаны особые «печальные шуты» Kiyemshis — они ведут себя странно, разговаривают особым «пророческим» языком, а все племя должно издеваться над ними, однако в последний день праздника Shalako они вдруг из жалких отщепенцев превращаются во всемогущих жрецов, умеющих вызывать дождь. Вообще, клоун вызывает амбивалентные чувства [13] Levi Makarius L. Le sacre et la violation des interdits. Paris, 1974, p. 269—276. — как и юродивый.

Что же касается шута, с которым чаще всего и сопоставляют юродивого, то как раз их сходство весьма поверхностно: да, оба живут в вывернутом, ненастоящем мире, оба не могут состояться без зрителей. Но при этом шут — часть толпы, а юродивый даже в городской сутолоке совершенно один; шут весь в диалоге, а юродивый принципиально монологичен; шут погружен в праздничное время, а юродивый — вне времени; шутовство сродни искусству, а юродство искусству чуждо. «Смех юродивого — это смех–отражение. Юродивый становится зеркалом для посмеявшихся над убожеством и бессилием, и как это зеркало сам смеется над убожеством и бессилием. Смех юродивого — смех ужаснувшегося своим отражением в зеркале мира» [14] Горобинская Е. А., НемченкоЛ. М. Симуляция юродства // Русская литература XX века. Вып. 3. Екатеринбург, 1996, с. 187. .