Андрей Кураев - Трудное восхождение

Но, во всяком случае, директор школы или библиотеки, журналист или администратор. прочитавшие эту мою статью, могут задуматься о том, что наличие права на проповедь своих убеждений у предлагающего ему сотрудничество баптиста совсем не означает наличия у него самого обязанностей помогать ему в этом. Директор школы должен представлять себе, что, открывая дверь в класс перед протестантом, он доверяет детей человеку, который гарантированно научит их не любить православие, историю и культуру России, а вот научит ли он их любви к людям и ко Христу — гарантировано быть не может. Во всяком случае, я сомневаюсь в успешности методики, предлагаемой баптистским “Методическим вестником для учителей воскресных школ” (стр. 42); “Когда дети играют с кубиками, воодушевляйте их и скажите так: “Молодец, Петя! Ты хороший помощник. Библия говорит, что у Христа были хорошие помощники”. Когда дети помогают друг другу, поощряйте их. Откройте Библию и скажите: “Петя и Андрюша складывают кубики вместе. Библия говорит, что мы работаем вместе”…”

То. что я говорил выше, говорить тяжело. Потому что легче всего сказать, что вот здесь есть заблуждение и такое вот обращение с Евангелием опасно. Но при каждой моей беседе с людьми, которые посещают баптистские собрания, я знаю, что в конце мне зададут вопрос, на который я не смогу ответить. Это вопрос о том, чем же и как, где и у кого они смогут заменить протестантские библейские кружки. Да, хорошо, они поверхностные, да, не со всем тут стоит соглашаться, да, мы с большей радостью ходили бы на аналогичные встречи православных. Но… где найти эти встречи? Кроме того, почти у каждого из этих моих собеседников есть рассказ о случае, когда с ним в православном храме обошлись недостойно…

Можно сколько угодно говорить о протестантской экспансии, но все эти разговоры будут духовно беспомощны и просто вредны до тех пор, пока мы, православные, не поймем: не протестанты (католики, кришнаиты, муниты) уводят от нас людей — л ю д и у х о д я т о т н а с. Мы сами отталкиваем людей, которые не встретили в нас той человеческой теплоты и участия, того живого и искреннего разговора о вере, который им предложили их новые знакомые.

Почему?! Говорить об этом больно, но ведь всякая попытка пространственного разделения добра и зла в мире людей (в иностранных миссионерах — исток зла, а в наших священниках — чистый родник духовности) чрезвычайно далеко отстоит именно от православного понимания безграничной пластичности человека… И упомянутый выше путь от метро к церковному порогу все же значительно короче и легче, чем путь от церковного порога к Царским Вратам. А раз путь дольше, значит — больше возможность ошибки; и раз ближе к Святыне, значит — больше искушений, больше опасность подмен…

Внимание многих философов и художников привлекает состояние человека в момент выбора, когда в нем рождается решимость к вере. Но вот выбор позади. И наблюдателю так легко сказать: ты, мол, теперь спрятался от своих былых вопросов за стенами догматов, теперь ты уже не испытываешь той муки и той ответственности, что были раньше, ты укрылся в интеллектуальном уюте конфессии от сквозняков неудобных, вечных и проклятых вопросов…

В таких упреках богоискателя богослову есть своя правда. Но все же эта ситуация многомернее. С принятием мною веры и Церкви сфера моей ответственности не сужается. Напротив, она невыносимо и безмерно расширяется. Если прежде лишь один вопрос не давал забыть о себе, вновь и вновь долбя свое “а вдруг…”, то теперь, когда ответ на тот. первый, вопрос сочтен найденным, с не меньшей навязчивостью возникают уже многие другие. Ведь я, входя в Церковь, принимаю как свое все, что было в ее истории и жизни. То, что является для меня святыней, обретает более ясные черты, но это значит, что и искажение каждой из этих черточек оборачивается кощунством и болью. Человек, почти обретший веру и вдруг пронзенный мыслью, что Бога нет, испытает не меньшую боль, чем церковный человек, который вдруг усомнится в адекватности формулировки, скажем, халкидонского догмата… Все, что касается святыни Церкви, опоясывает ее веру и мысль, молитву и Литургию, все это с момента крещения — мой болевой порог. Говорят, круг нашего познания, расширяясь, умножает и протяженность той поверхности, которою шар нашего знания соприкасается с океаном непостижимости. Но так и “нуминозное” чувство Святыни, обогащаясь и обретая все более зримые черты в живом росте веры, все более раздвигает список тех вопросов, способ ответа на которые человек непосредственно соотносит со способом самого своего бытия, с окончательным смыслом своей жизни. Не соглашаясь с ветхозаветной категоричностью Соломона, все же признаем, что “умножающий познание” по меньшей мере рискует умножением своей же скорби…