Вениамин Новик - Вера и знание

Эти этические системы в свою очередь и прямо и косвенно были фундированы как солидными религиозными традициями (мировыми религиями), так и тем, что называется «естественной этикой». В целом, общечеловеческая безрелигиозная этика претендует быть основанной только на социокультурных данностях. Легко показывается обусловленность этических норм этими данностями, но существует и общее с религиозной этикой неизменное ядро, включающее в себя основные этические предписания, обязательный для всех членов сообщества этический минимум (6-я, 8-я, 9-ая заповеди Декалога, ср.: 5 заповедей буддизма). Этиология фактического в гуманистической этике описывается и объясняется сравнительно легко, хотя никогда нет уверенности в полноте описания (нет возможностей для экспериментов). Сложнее дело обстоит с должным, с «категорическим императивом», который имеет проективный (максималистско- идеальный) характер, не выводимый ни из какой qnvhnjsk|rspmnqrh и даже из социобиологии (биологический детерминизм выживаемости популяции за счет самопожертвования особей). В этой-то проективности и вся сложность. Откуда она берется: с небес или экстраполируется на небо из некоторых опережающих необходимую этику данностей (жизнь святых и героев). Отказ от «небес», «демистификация» только на первый взгляд упрощают ситуацию, создают видимость объяснения. Но вопрос остается: что побуждает святых и героев так опережать в своем альтруизме требуемый нормативной этикой минимум? Фундирование этических норм остается сложной задачей, побудившей В.С.Соловьева написать «Оправдание добра». Добро совсем не самоочевидно, необходимость его нуждается в доказательствах в век науки. Здесь важно понять, что сама психическая установка на этический проект должного (а всякий проект как идея идеален) тождественна в гуманизме и в религии. Как пишет Э.Фромм: «Что верно для религиозных форм веры, верно и для веры, выраженной в светских формах, — особенно в политических и социальных идеях».

Онтологическое и экзистенциальное измерения веры

Современному человеку трудно верить в некие одушевленные сущности, находящиеся где-то в недосягаемом пространстве, в другом измерении. Но стоит вопрос поставить в несколько иной форме, например о возможности разумного начала во вселенной, и число людей, твердо сказавших «нет» Богу, резко сокращается. Само слово «Бог» у многих вызывает отрицательную реакцию, но это уже следствие социокультурной ситуации. Слова «Бог», «Церковь» оказались затертыми и даже скомпрометированными. Иногда это происходит со словами. «Вселенский разум» для многих звучит намного лучше. Но очень сложно перейти от «вселенского разума» к носителю этого разума, к его личностным характеристикам. Это — «вопрос вопросов», здесь расходятся безрелигиозный гуманизм и христианство. Расходятся не столько в признании некоего абсолюта, сколько в его персонификации. Имеет ли личностное начало (то, что для нас как личностей наиболее важно) космологическое (вселенское) значение или оно есть частность и случайность? В христианстве Истина выражается не в форме «что», а в форме «кто». Высший субъективизм, выражаемый местоимением первого лица единственного числа «я», совпадает с высшим объективизмом, выражаемым словом «истина». Христос говорит: «Я есть путь, истина и жизнь» (Ин. 14,6). В христианском персонализме снимается противоречие между онтологизмом веры и этикой веры. По удачному определению Н.А.Бердяева, «вера есть трансцендентальная искренность, ощущение окончательной радости бытия, абсолютное доверие к жизни». И, конечно, это — всегда риск, ибо вера — этически и персоналистически окрашенное жизненно важное предположение, а не точное знание. Это — готовность «идти по воде». Это — рискованная экстраполяция этических представлений на Вселенную, речь об этике космоса, вопль «я» из метафизического одиночества, которое не хочет и не lnfer смириться с собственной частностью. Вера в монотеизме воспринимает и воссоздает универсальные этические ценности. С другой стороны, монотеизм, как и любой монизм, чреват тотальным подходом с соответствующими последствиями. Плюралистический монизм остается сверхзадачей для однополюсных мировоззренческих систем.

Вера и социальность. Церковная вера против экзистенциальной веры.

Ф.Ницше сказал: «Каждая церковь — камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова. Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке». (Такого верующего, к сожалению, уже почти нет. — В.Н.). В этом предельном высказывании выявлен действительно существующий полюс, реальная опасность скатывания к которому иллюстрирует правоту Ницше. Действительно существует значительное различие между огненной напряженностью Евангелия, которое ничто не гарантирует (идущий по воде может в любой момент провалиться и начать тонуть, как это случилась с апостолом Петром — Мф.14, 28–32), а лишь открывает новые смыслы и возможности, и — школой церковности, где учат, прежде всего, ритуальной и этической дисциплине, послушанию священноначалию. Вначале это, как всякое упорядочивание, дает положительные социокультурные результаты (все мы, конечно, за порядок!), но затем отрыв от мистическо-творческого средоточия Евангелия (по воде уже даже и не пытаются ходить) приводит к превращению религии в нормативную этику, к выхолащиванию христианства как такового, к выветриванию самого духа Евангелия. В России ситуация была усугублена тем, что Петр I превратил Православие в религию для деревни. Все это привело к брезгливому дистанцированию образованных людей, интеллигенции от церкви, исключению ее из интеллектуальной жизни. Богословских факультетов в России, как известно, не было. Безумная провокация христианства была превращена в банальщину, от которой украдкой позевывали, а потом и разгромили в 1917 и в последующие годы. Вместе с Церковью выкинули и Евангелие. Сегодня идет восстановление церковности, но какой? «Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформы» (СПб., 1906) продолжают ждать ответа от современной Церкви. Сегодня верующим нужно понять, что храмового благочестия недостаточно, преодолеть ритуализм, обрядоверие и традиционный мироотрицающий нигилизм, унаследованный как от восточного спиритуализма, так и от материалистического позитивизма. Следует вспомнить, а может быть и узнать заново, что такое вера евангельская, а не церковная. Евангелие так и не вошло в нашу культуру. (Недостаток христианизации, как известно, и явился одной из главных причин российской катастрофы). Иконы и картины на евангельские сюжеты, как и православные выставки этот пробел не восполняют. В церквях, как институциональных учреждениях, всегда eсть опасность отказа от свободы, самого важного, чем вера отличается от знания, которое всегда логически принудительно. Вопреки духу Евангелия, может развиться догматизм, новое фарисейство, возобладать дух «Великого» и великого множества малых инквизиторов, которые жизнь положат, чтобы «исправить» ошибку Христа, принесшего свободу. Церковь может стать самым несвободным местом в мире. Отсюда возникает движение свободомыслящих как реакция на эту несвободу. Вера же всегда свободна, но не произвольна. Это всегда, как уже говорилось, этический риск. Добро может оказаться бессильным и вызвать цинический смех «реалистов». Сам Христос был избит и осмеян. Из современной веры исчезло понятие риска. Вместо этого появились якобы гарантии получения верующими определенных благ (и в этой и в «той» жизни) при соблюдении ими определенных условий (по договору, как в страховой компании). Сама идея «завета» в христианстве несет в себе элемент договорного начала. Но это очень своеобразный договор. По этому договору нужно не только заповеди соблюдать и налоги кесарю платить, но и уметь «по воде ходить» и «горы передвигать» (это метафоры творческого риска, прорыва к чему-то новому). В общем, неясно, куда подавать апелляции в случае провала. Церковь может напоминать также то ли эталонную палату запылившихся нравственных мер и весов, то ли музей древностей. Церковная иерархия понимает эту ситуацию и, чтобы предотвратить внутрицерковные расколы, периодически предпринимает определенные реформы по восстановлению первоначального евангельского духа. Обновление может стать очень болезненным процессом в случае различного понимания веры, религии и церкви. Вечная проблема консерватизма и модернизма имеется и в церкви. Здесь она носит еще более обостренный характер из-за абсолютистских претензий монотеистической религиозности.

Читать дальше