Сергей Желудков - Почему и я христианин

Обращаясь к земной судьбе человека, мы видим и здесь всюду страдания, великие уродства, великие бедствия. Иногда в них бывает повинен сам человек; часто же это — безвинные и, кажется, абсолютно бессмысленные мучения, физические и душевные. Только вольно или невольно забывая о них, счастливцы, которых горе пока еще не коснулось, могут жить в относительном покое. "Мир, этот госпиталь… О, терзания, агонии! Пытки раненной, задыхающейся, заживо гниющей плоти"(Р. Роллан). И "царица ужасов" — смерть, разбивающая вдребезги все, что мы истинно любим. " Мать, жену, друзей, детей, эти божественные сокровища природа создает и разрушает с мрачным безразличием; в конечном счете оказывается, что мы любим, мы обнимаем только тени"(А. Франс). Об этом писала верующая, святая женщина — монахиня Мария: "… Из этого мучительного, ничем не оправдываемого мира, где, может быть, только и есть ценного, что скупо отпущенное нам человеческое тепло, человеческая нежность к нашим любимым, чувство сострадания к ним, жертвенный подвиг любви к ним, где одиночество и ночь только и преодолевается этим человеческим теплом, этим трогательным и жалким согреванием друг друга, — из этого мира вдруг вырывается наши любимые, проходят через всю муку умирания, через физические страдания смертельной болезни, через испытание душевной оставленности, — и уходят… …И наша любовь сиротеет, изнывает в своей ненужности, в своей бессмыслице. Вот эту бессмыслицу нежности душа никак не может простить"(монахиня Мария, "Рождение в смерти"). Поразительно явление человеческой гениальности; но тем более жестоким и нелепым представляется уничтожение ее в смерти — особенно в смерти безвременной. Чехов, Кафка умирают молодыми; а какой‑нибудь негодяй благодушествует чуть ли не до ста лет: не ясно ли, что "распоряжается" всем этим Некто или Нечто, для которого все это абсолютно безразлично?.. В романе "Три товарища" Э. М. Ремарка человек в отчаянии от смерти друга и от смертельной болезни любимой говорит: "Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего Бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться". Догадки о "загробном существовании" не утешают. Если "здесь" судьба так издевательски равнодушна к нашим страданиям, к нашей любви — то почему мы должны ожидать чего‑то принципиального лучшего "там", в загадочном холодном "посмертии", как выражаются спириты? Нет, все равно — наша любовь, творчество, подвиг, все истинно прекрасное и святое в нашей человечности оказывается безысходно трагично, потому что не имеет никакого значения в подлинной сущности несоизмеримо огромного, бесконечно чуждого нам бытия.

Итак, во второй группе ответов "модель" мироздания представляется с вероятностью некоего "Центра"; но неверно, кощунственно было бы называть это религией. Американский философ Вильям Джемс так выражал суждения пессимиста:

"…Всякое явления, которое мы готовы восхвалять, существует бок о бок с каким‑нибудь противоположным явлением, тормозящим то религиозное впечатление, которое первое производит на ум. Красота и безобразие, любовь и жестокость, жизнь и смерть живут рядом друг с другом в нерасторжимой связи, и мало–помалу, взамен прежнего понятия о Божестве, благосклонном к людям, в нас складывается понятие о грозной Силе, которая никого не любит и не ненавидит, но бессмысленно ведет все без различия к общей погибели. Какое мрачное, тяжелое, похожее на кошмар мировоззрение!"

(лекция "Стоит ли жить").

Кто испытывал состояние такого религиозного пессимизма, тот знает, что они ужаснее всякого описания. Некоторое представление об этом может дать "Арзамасский ужас" в письмах Л. Н. Толстого.

БЕЗНАДЕЖНОСТЬ — в этом совершенно сходятся первый и второй ответы о тайне существования. По сути дела, назовем ли мы Главное Начало бытия мистической "Материей", или "Высшим Интеллектом", — не все ли равно? Разница только в том, что в первом ответе бытие есть только бессмыслица, а во втором ответе допускается возможность какого‑то Смысла бесчеловечного, для нас абсолютно чуждого и враждебного.

"Я верю в Бога Спинозы, проявляющегося в упорядоченности мира — но не в Бога, занимающегося судьбами и делами людей"(Альберт Эйнштейн). C печалью должно заметить, что в некоторых рукописных апологиях вторая, отрицательная половина этого изречения опускается — то есть попросту скрывается факт, что великий физик не верил в Бога Живаго. Признаюсь, я испытываю странную симпатию к нашим русским простецам–безбожникам в этом вопросе: ибо они хранят более достойные воспоминания о вере в Бога. "Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя"(книга пророка Исайи). "Зародыш мой видел очи Твои…"(книга Псалмов). Вот в какого Бога они верили. Если же "Высший Интеллект" не помнит, не любит каждого из нас, если он равнодушен к страданиям своего мира, если он не есть Бог Живый и Святый — значит, он недостоин наименования Бога, — значит, и "нет Бога". Если "Высший Интеллект" не занимается "судьбами и делами людей", если ему до нас "дела нет", то и нам нечего о нем думать: будем полагаться только на себя самих, на наше человеческое сиротское братство, изучать и покорять природу — и так далее и тому подобное. "Бога нет" — нам чудится в этом попрание всякой святыни и моральное "все позволено"; на самом же деле в этом выражении часто заключается лишь напоминание о том, что нам приходится рассчитывать только на себя самих в этом безбожном, трагическом мире.