Хаям Маккоби - Революция в Иудее (Иисус и еврейское Сопротивление)

Тилли оказывается способным юношей, легко освоившим несколько иностранных языков и очевидно склонным к гуманитарной деятельности. Еще подростком он начинает писать стихи, эссе, статьи. Он кончает вначале Московский институт новых языков [128](был такой институт, в названии которого слово «новые» противопоставляло современные языки древним) и получает квалификацию переводчика с французского и немецкого языков, а затем поступил и кончил знаменитый ИФЛИ — Институт философии, литературы, истории — по специальности искусствоведение. В ту пору он — вполне советский молодой человек, искренне верящий и даже увлеченный окружающей его действительностью. Он занимается мировой историей, много читает, пишет, общается с интересными людьми. Уже в то время у него начинают появляться идеи, впоследствии определившие его отношение к жизни и миру. Он как-то доходит до мысли, что истинной основой человеческой жизни является способность противостоять злу, причем злу общественному. Понимание того, что никто из живущих на земле, каким бы великим он ни казался, недостоин поклонения, но только Господь, приходит к нему вначале через достаточно поверхностное знакомство с христианством — как с историческим, а не религиозным феноменом. Незадолго до войны он пишет серию эссе в виде переписки с другом, философом Игорем Ильиным, которые он озаглавил «Письма о Евангелиях». В них он впервые затрагивает тему, ставшую впоследствии центральной для его творчества, — сопротивление злу. В раннем христианстве, в евангельских текстах он видит, как это ни парадоксально, скорее теорию, нежели практику сопротивления римскому господству в Иудее — взгляд, который впоследствии развил Х. Маккоби.

К войне Тилли подошел весьма образованным и начитанным юношей, воспринимавшим мировую культуру через призму своего сложившегося русско-еврейского советского бытия. Война для отца, как для многих его сверстников, в конечном счете стала главным событием жизни, во многом перевернула и потрясла само его миропонимание. Он прошел ее с Курской дуги до балтийского побережья Германии, начав рядовым и кончив капитаном, а после войны остался в Германии работать сотрудником советской военной администрации земли Тюрингия в советской оккупационной зоне. Только в 1948 году он снова, уже демобилизовавшись, вернулся в Москву. Война потрясала и ломала людей, переживших ее, по-разному. Только много позже участие в войне стало предметом гордости и ветеранского почитания. Тогда же в войне участвовали практически все, все страдали от нее, как на фронте, так и в тылу. Ужасы войны, ставши буднями военного поколения, не потрясали людей так, как они иногда потрясают знающих их понаслышке потомков. Холокост, невольным свидетелем которого оказался мой отец, освобождая запад Советского Союза и Польшу, воспринимался им тогда как часть ставших будничными ужасов войны. Уже позже, когда мы жили в Веймаре, я не знал, что рядом с нашим городом располагался страшный Бухенвальд. Отец никогда не рассказывал мне о нем, не водил туда, хотя с прочими окрестностями города я был хорошо знаком.

Основным впечатление моего отца от войны был, не побоюсь это сказать, облик широкого мира, пусть разбитой, но все же прекрасной Европы, которую он до этого не знал и не понимал. Побежденная не без его участия Германия виделась ему не жутким нацистским логовом, а прекрасной пленницей, сохранившей, несмотря ни что, остатки былой красоты. Подобно офицерам 1812 года, покорившим Европу и впервые увидевшим и понявшим ее, мой отец увидел воочию этот до недавнего времени незнакомый советскому человеку мир, полюбил его и понял, как многого он был лишен раньше.

Для советского еврея возвращение из оккупированной, пусть и разгромленной Германии, где он был господином, в Советский Союз уже в разгар послевоенного антисемитизма, было нелегким. Уже убили Михоэлса, еврейские писатели, актеры, художники, ученые еще не были арестованы, но евреи уже ощущали, что советская действительность грозит обернуться новым Холокостом. Опять же, как за 150 лет до того, нашлось немало людей, которые в своем победоносном походе узнали Запад и стали примеривать его на свою страну. В 1948-м это получалось не лучше, чем в 1825-м. Отец возвращается в Москву еще вполне русским и советским человеком. Из Германии он писал матери, что хотел бы проехать по Европе, увидеть Лувр, Прадо, Флоренцию и вернуться, чтобы работать над созданием национальной школы живописи.