Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2

Итак, борьба за Леву закончилась. Его снова водворили в лазарет. «Да будет воля Твоя, Господи! Это, конечно, мое призвание, и я все силы целиком должен посвятить именно ему…»

Наступила весна. Работы на канале шли успешно, заключенные прилагали все силы, чтобы только заработать большую горбушку, получить зачет рабочих дней и поскорее вернуться домой. Большинство строителей были крестьяне, они привыкли трудиться. Одних из них окрестили на следствии подкулачниками, другие действительно были кулаками. Так или иначе, все это были люди, крепко заинтересованные в труде и его результатах.

Совсем иную картину представлял из себя преступный мир. Он, как правило, мало интересовался трудом. В то время как крестьяне не нуждались в уговариваниях и понуканиях, с преступным миром начальство особенно носилось, создавая им все условия, вплоть до того, что разрешало жить со своими воровскими подругами, организовывать свои трудовые коллективы, — и вообще всячески их поощряло. Несмотря на все усилия заинтересовать уголовников, большого толка в работе от них не чувствовалось.

Инженерно-технического персонала всех профилей было достаточно, а, как поговаривали заключенные, когда кого-либо не хватало, то кому надо давалось задание, и спустя короткое время на строительстве в нужном месте появлялся дрожащий и испуганный осужденный специалист. Как говорят, свято место пусто не бывает. Лева помнил одного пожилого инженера-кавказца, крупного спеца, который был настолько травмирован следствием, что сидя за столом за чертежами, то и дело забывал, что он заключенный, и обращался к лагерному начальству со словами: «Вот тут, товарищ, надо сделать это…», «А вы, товарищ, не хотите ли направить цемент туда-то?..» На что начальство резко отвечало: «Я вам не товарищ. Называйте меня гражданином». И бедный кавказец усиленно извинялся. Вскоре у него появились пробелы в памяти. Он долго сидел, стараясь вспомнить то, что было нужно по его работе. Одним словом, люди страдали и трудились.

У многих заключенных на теле и на ногах все больше и больше распространялась какая-то сыпь, десны кровоточили. Это была цинга. Заболел ею и Лева. Но, несмотря на все это, те, кто любил труд, работали прилежно.

В преддверии Первого мая — праздника весны и труда — лагерное начальство распорядилось улучшить питание и на два дня предоставило заключенным «право» посещать друг друга — ходить из лагеря в лагерь, из полразделения в подразделение. Побеги тогда предупреждались общим оцеплением строительства. Для многих это явилось большой радостью.

И получилось так: какая радость, что верующие братья из многих лагерных пунктов собрались вместе в одну большую семью. Расположились они под высокими раскидистыми елями. И вдруг Леву обнимает старик:

— Так ты здесь, Лева!

Юноша всматривается и узнает — брат Рогозный! Тот самый брат, с которым он встречался, когда посещал ссыльных и заключенных около озера Байкал, где те строили дорогу — сказал старичок.

— Помню, помню, — обрадовался Лева, — как вы пели «Радость».

И сидя на бревнах, на камнях, сотни братьев запели:

Радость, радость непрестанно.

Будем радостны всегда.

Луч отрады, Богом данный,

Не погаснет никогда.

Бог нас Сам ведет за руки,

Помогает нам в борьбе,

Нас хранит от бед и муки,

Нашей внемлет Он мольбе.

Пели с особым чувством, с особенным вдохновением — так, как не поют на воле. Голоса, конечно, были глухие, не такие сильные, но чувствовалось, что пели от всей души, от всего сердца. Ведь на самом деле Бог вел всех детей Своих за руки, помогал в беде, внимал в борьбе и все делал так, как лучше и не придумаешь. И страдать за Него — это такая большая честь, которая выпадает на долю далеко не всех поколений верующих христиан.

Долго беседовал Лева с братом Рогозным. Вспоминали встречи, минувшие дни, труд на воле. Рогозный, продолжая все тот же десятилетний срок заключения, как и Лева, был перекинут из Сибири на Беломорский канал.

Лева высказал свое восхищение Пашей, которая там самоотверженно заботилась о заключенных. Однако Рогозный с сомнением покачал головой:

— Да, она дивная духовная сестра, но боюсь, Бог ее накажет.

— За что? — удивился Лева.

— Она дала в ранней юности обет Господу не выходить замуж, а вот вышла — за Володю Лобкова.

Это известие и порадовало, и опечалило Леву. Ему все еще казалось, что самое лучшее — трудиться для Господа, не связывая себя семьей, и те, кто вступают в брак, уже меньше трудятся для Бога. И все-таки Паше и Володе предстояла жизнь и труд впереди. А вот Валя Алексеева уже взята, как зрелый сноп, туда, к Господу. Приезжавшая к нему мать сообщила, что Валя умерла в Уиле от туберкулеза.