Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2

За тюремной кирпичной стеною

Молодой арестант умирал.

Он, склонившись на грудь головою

Потихоньку молитву читал:

«О Всесильный Господь, дай мне силы

Подышать еще несколько дней,

Дай сходить на родную сторонку

И увидеть всех близких друзей.

Повидаться с женой молодою

И обнять престарелую мать…»

Но уж сердце больного предчувствует,

Что ему никого не видать,

Отвернулся, бедняга, он к стенке,

Три раза он тихонько вздохнул,

И закрыл свои карие очи.

И навеки, бедняга, уснул.

Не увидел он родную сторонушку,

Не увидел всех близких друзей,

Не обнял свою милую женушку,

Не обнял свою старую мать…

Когда старик пел, в камерах не было слышно шума: вся тюрьма слушала его. Каждый заключенный как бы предчувствовал, что и его как героя песни слепого, ожидает подобная участь. Ни для кого не было секретом, что немало их именно так и умирало в суровых условиях исправительно-трудовых лагерей,

Этот мотив и слова песни навевали и на сердце Левы тихую грусть. Грусть, но не отчаяние. Как бы в ответ певцу он вполголоса начинал напевать сам:

Когда окончится труд мой земной.

Даст мне Спаситель на небе покой,

Там навсегда буду с Ним пребывать

И вечно славу Его созерцать.

Славу Свою даст Он мне узреть,

Буду на лик Его дивный смотреть.

Славу Свою даст Он мне узреть…

Место даровано в доме Отца

Мне беспредельной любовью Христа.

Ах, что за радость Его увидать

И вечно славу Его созерцать!

Там многих встречу любимых друзей.

Чудно свиданье вдали от скорбей!

Благость Христа будем все воспевать

И вечно славу Его созерцать…

Да, великая пропасть пролегла между Левой и другими заключенными. Он видел впереди Небесную родину, знал о будущей встрече с любимыми друзьями, вдали от скорбей и не мечтал об временной земной свободе, ибо готовился идти ко Христу. А они, несчастные, не видя впереди ничего, жаждали хотя бы ее глотка, чтобы вздохнуть вольнее, увидеться с любимыми — и все… Ни у кого из них не было столь радужной перспективы, которую имел Лева в своей вере во Христе и в вечную жизнь.

И еще одна тоскливая песнь не раз доносилась до Левы:

Забыт я, заброшен в сибирские края,

Лишен драгоценной свободы,

И так пропадает вся юность моя,

Пройдут мои лучшие годы.

В тюрьме за решеткой нас много сидит,

Наверно, нам участь такая —

В неволе сидеть, на волю глядеть…

А сердце так жаждет свободы…

Лева знал, что,"кто потеряет душу свою, тот приобретет ее», и нарисовал на открытке крест, а на нем распятое «Я», по бокам же — тексты из Слова. Эта открытка потом напоминала Леве о пережитых им испытаниях.

Трудно сказать, было ли это проявлением юношеского тщеславия или Лева известным образом переоценивал силу и значение своего «подвига», но только ему не хотелось, чтобы он был вовсе забыт. Иногда ему казалось, что вот, его возьмут — и никто не узнает, что он был здесь, и не останется о нем никакой памяти.

Заключенные обычно на стенах камеры вырезали свои фамилии. За это администрация наказывала их карцером, а надписи замазывали. Лева тоже решил сделать памятную надпись, но только не на стене, а на ложке. У него была медная никелированная ложка, а на ее ручке острием ножа (который искусно прятали узники) он выгравировал слова — баптист Л. Смирнский. Он думал — ложка не выбросится, всегда кто-нибудь будет ею пользоваться и, быть может, прочтя эту надпись, подумает о том, кто столько пережил здесь ради Христа и Евангелия.

И вот скоро исполнится год, как Лева Смирнский находится в следственном изоляторе, и полгода — в Иркутской одиночке. Почему до сих пор нет приговора? Может быть, ждут, что он раскается? Или что сам по себе «растает», заболеет в этой одиночке, и не будет надобности поднять на него карающую руку закона? Однако Леве в голову никогда и мысли не приходило, чтобы написать какое-то заявление, о чем-то хлопотать. Он знал тогда только одно: нужно терпеть и терпеть, идти по следам Христа.

Время от времени начальник тюрьмы с представителями администрации делал обход камер. Собирали заявления, жалобы. В один из таких обходов начальник внимательно посмотрел на Леву и спросил:

— Ты что-то давно здесь сидишь… Следствие окончено?

— Да, уже давно окончено, — слабым голосом ответил Лева. За кем ты числишься?

— За ПП ОГПУ ВСК.

— Запишите его имя и выясните, — сказал начальник.

Они ушли, а Леве стало ясно, как заметно разрушился его глиняный сосуд: руки и все тело его дрожали нервной непрерывной дрожью. Внутренне он был спокоен, но плоть его трепетала, как трепещет в руке сердце пойманной птички. Он старался успокоиться. Проходили часы, а руки не переставали дрожать, и он понял, что тело его близко к разрушению…