Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

Кроме того, он сам стал понемногу писать, пытаясь изображать отдельные картины природы. Некоторые из них имели глубокий аллегорический смысл и отражали переживания, чаяния и надежды Левы. Так, например, была написана маленькая вещь — «Елочка» после посещения им горелого леса. Также написал Лева санитарно-просветительскую брошюрку на тему борьбы с желудочно-кишечными заболеваниями. Написал Лева и рассказ «Поля, жена защитника Родины». Поводом к нему послужили переживания и труд жен охранников колонии, мужей которых отправили на фронт. Леча их, он близко знал все горести и радости, трудности и беды.

Написанное он показал начальнице КВЧ. Она со своим мужем с интересом читали, делали свои замечания и говорили:

— Кто знает, может быть, Лева, взгляды которого схожи со взглядами Льва Толстого, напишет нечто вроде «Войны и мира», где глубоко и широко изобразит Отечественную войну*.

… От недоедания и неполноценного питания среди заключенных появилась цинга. Лева яростно боролся за противоцинготные пайки. На этот раз и начальство превратилось в его союзника. В амбулатории во время приема больных на столе стоял большой мешок сушеной малины, которую он раздавал заболевшим авитаминозникам.

Однажды, когда Лева уже заканчивал прием, один худой, среднего роста больной задержался:

— Доктор, помогите мне, поддержите меня.

— Я и так, по мере возможности, поддерживаю вас, — возразил Лева.

— Согрешил я, священник я. Когда стали церкви закрывать, разгонять прихожан, я отрекся, снял сан. А вот теперь, слыхать, с войной церкви вновь открылись, я и обещал Богу, что если жив выйду из заключения, то буду служить священником. Поддержите меня…

Лева сказал, что надо уповать на Бога, и попытался заговорить о духовных вопросах. Но, к сожалению, священника это мало интересовало, и они не нашли взаимопонимания.

Поддерживать его, так же как и любого другого больного и слабого, Лева всегда был готов. Но, к сожалению, его возможности в этом отношении были весьма ограничены.

В октябре 1943 года неожиданно пришло предписание: — Отправить фельдшера Смирнского в колонию на станции Запрудовка.

Они не поняли, что впереди Леву ждал путь тернистый и исполненный лишений. Для творчества были отрезаны все возможности.

— Почему, как, зачем? — недоумевал Лева.

Когда он приехал туда под конвоем, все выяснилось.

Оказывается, прораб, который, будучи заключенным, долгое время работал вместе с Левой в Куязах, освободившись, устроился уже по вольному найму в колонии на ст. Запрудовка. Высоко ценя Леву как работника, он выхлопотал его к себе, в Запрудовку.

Вскоре было созвано совещание бригадиров и хозобслуги с руководством колонии, на котором прораб представил нового фельдшера и заверил, что он в состоянии навести порядок и ликвидировать антисанитарию, вшивость и прочее.

Колония была большая, половина мужчин, половина женщин. Работы бригад были тяжелые: погрузка и разгрузка вагонов на станции Запрудовка. Большинство заключенных были истощены.

Когда туда приехал Лева, зима уже вступила в свои права, а надо ли говорить, что зима — самый тяжелый период в жизни лишенных свободы?

Лева не ограничивал свои приемы, принимал и рано утром, и поздно вечером. Чтобы выявить ослабевших и резко истощенных, он обязывал всех раздеваться по пояс. В ведении Левы был также стационар с палатами отдельно для мужчин и для женщин.

Уравновесить как-то голод, истощение и выход на работу, обеспечив в то же время нормальную освобождаемость в амбулатории по болезни — все это было чрезвычайно трудно. По утрам на разводе Леву обступало множество мужчин и женщин, и все молили об освобождении от работы. Ввиду этого начальник обычно гнал Леву подальше от проходной, где происходил развод. Но Лева сознавал, что его обязанностью было — быть именно там, при разводе, чтобы в зимнее время не выходили на работу недостаточно одетые, плохо обутые и больные. И все-таки всех больных и ослабших невозможно было освободить. Да и где тот критерий, что один человек уже не может идти на работу по истощению, а другой — еще может?

Этот вопрос поднимал в душе Левы целую бурю; он переживал страшные муки.

Однажды, отвернувшись от наступавшей на него толпы, он взглянул на белый снег, и кого же он увидел? Там, на снегу, он ясно увидел никогда незабываемый им облик Христа в терновом венце. Губы Христа шевелились. Он что-то шептал. Глаза и все обезображенное лицо выражали нечеловеческие муки и страдания.