Маргарита Каменная - Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли

Соглашусь, дальнейшее поведение тоже было совершенно инстинктивно, я не могла отреагировать иначе. Мне хватило трех картинок, чтобы резко застучать ладонями по столу и, закрыв глаза, глухо замычать, стараясь сдержать крик, который бы перепугал моих соседей. Думаю, тарабанила я секунд пятнадцать, но сдержаться так и не смогла, поэтому, резко схватив полотенце, закрыла лицо и закричала, дав волю слезам. Это была чисто инстинктивная реакция, также заложенная в моем мозгу тем или иным образом, однако эту мелодию страдания я разучивала многие годы, и вот теперь легким и быстрым этюдом проиграла, чтобы, пережив эмоциональный всплеск, вернуться к чтению как ни в чем ни бывало.

Мелодия: кто играл ее? Ее проигрывало мое тело, словно патефон, в который вставили знакомую пластинку: напряжение в мышцах и пальцах рук, сжатые скулы, губы, суженные глаза – физическая память боли; глубокие вдохи и выдохи, но вот слезы, крик, расслабление. Ее проигрывали эмоции: отторжение, неприятие, нежелание впускать в себя страдание неизвестной девочки, память – больно, жестоко, бессмысленно. Думаю, её проигрывал и мозг всплеском активности, которая, наверняка, отразилась бы на томограмме. Однако этого я утверждать не могу, ибо когда я говорила, что у меня шевелятся мозги, то подруга мне обычно отвечала, давление, и советовала попить таблетки. Следовательно, мелодию проигрывали мы с мозгом в «четыре руки». А если сюда добавить моё тело и эмоции, то рук получится больше. Или они тоже принадлежат мозгу?

Я помню, как они – мое тело и эмоции – разучивали эту мелодию, и какофонию, которая у нас получалась, тоже помню. Партитура есть, исполнители есть, инструменты были. И почему мы с мозгом не наслаждались музыкой? Кому она не нравилась: мне, у которой то слезки текли, то нервишки шалили, или мозгу, который утомился взрываться всеми зонами Брока и Вернике? И последнее: кто для нас с мозгом выбрал эту мелодию страдания? Или это мы так сами себе удружили?

Почему я об этом пишу? Потому что сегодня утром, открыла следующую книжку «Свобода воли, которой не существует» Сэма Харисса, и она у меня не просто не зашла, а с первых страниц вызвала стойкое эмоциональное отторжение и интеллектуально-интуитивное неприятие, хотя автор придерживается таких же взглядом, что и Дик Свааб.

Что же вызвало во мне столь сильное противоречие, несмотря на вчерашнее очарование профессором Сваабом? Харрис первым примером тотального диктата мозга и безволия человека привел историю жестокого убийства семьи двумя мужчинами, которые в детстве пережили много бед, поэтому в момент совершения преступления просто не имели «сознательного намерения кого-либо убить»: оно так само вышло. И вновь отклонение от нормы служит для обобщенных выводов, что распространяются и на людей, умеющих задумываться над своими действиями ещё в момент их свершения и наложить право «вето» на дальнейшие действия, как пишут те же ученые о сознании.

***

Когда я была еще совсем ребенком, не могу сказать возраста, то как-то смотрела по телевизору детскую сказку, где Иванушка геройски сражался со Змеем Горынычем. Я помню то чувство страха, которое заставило меня подскочить на диване и спрятаться за широкую спину отца, который сидел тут же. Наверное, я больно в него вцепилось, когда, движимая детским неуемным любопытством, подглядывала за действием на экране. Реактивная установка отца была поистине скорой и впечатляющей: меня отшлепали и поставили в угол, и телевизор не выключили. Вероятно, в моём мозгу тогда много чего активировалось, но снимка компьютерной томографии нет, поэтому я могу описать только внешние и внутренние признаки своего поведения.

Во-первых, мне по-прежнему приходилось подглядывать за битвой Иванушки со Змеем, ибо любопытство – это инстинкт. Во-вторых, страх, который тоже никуда не делся, теперь нужно было стоически переживать в одиночестве, а весь кортизольчик 3 3 Кортизол – гормон стресса , что продолжал выделяться, перенаправлялся в отшлепанное место. В-третьих, мое детское сознание, принявшееся за разглядывание угла после того, как отец-таки выключил телевизор на самом интересном месте, то есть в разгар биты, стала тревожить смутная и неявная мысль о какой-то неверности происходящего, но облечь ее в Слово мне не удалось. Вот была бы потеха, если, додумав мысль до конца, я бы повернулась к своему родителю и высказалась не только об абсурдности наказания, но также и о недостаточности уровня его осознанности, поскольку ему следовало бы с понимаем отнестись к моему детскому страху и, объяснив природу его происхождения, рассказать, что с этим делать и как жить. Однако как случилось, так случилось… А как случилось?