София Агачер - Путешествие внутри себя

Память, завязав узелок, напомнила мне воскресное утро, когда мы с бабушкой и корзинкой, покрытой цветастым рушником, идём на рынок. У птичьих рядов – да-да, пятьдесят лет тому назад на рынке можно было купить живую птицу – стоит высокий худой еврей в тёмном лапсердаке и шляпе. К нему подходят женщины и протягивают только что купленных кур. Он ловко перерезает птицам горло и вешает их вниз головой. Это моэль, специальный человек – мастер не только по обрезанию еврейских мальчиков, но и по всем правилам Талмуда умеющий резать кур. Такого наваристого янтарного бульона с тёмным петушиным мясом больше попробовать, увы, нельзя, поскольку современный куриный суп – это, скорее, подкрашенная специями и солью водичка, сваренная из трупиков двухнедельных мутантов. А какими живописными выглядели мясные ряды с молочными поросятами, которых потом запекали в русской печи, начинив гречневой кашей и блинами!

Для такой кухни нужен был желудок никак не меньше Чичиковского!

Летом с утра эдак за версту до рынка начинал витать клубнично-земляничный дух – и можно было ориентироваться лишь на пьянящий аромат ягод. Зимой же пахло антоновкой и квашеной капустой, что вызывало у покупателей такое слюноотделение, унять которое можно было, лишь напившись из кружки сладковато-кислого, пряного капустного рассола, причём абсолютно бесплатно. Где оно, моё настоящее мочёное яблоко – большое, налитое и прозрачное, с чёрными семечками внутри? Я помню, как здесь же на рынке, не удержавшись, вопьёшься в такое яблоко зубами и захрустишь, прикрывая глаза и подставляя ладонь под струю сока. А бочка с солёными помидорами – огромными, с натянутой, как на барабане, кожицей! Возьмешь такой, а он взрывается мякотью и семечками у тебя во рту, и ты захлебываешься от блаженства. И, конечно, не забудутся те кадушки с грибами из детства: рыжиками, волнушками, груздями. А какие были продавцы на рынке – труженики, с лицами загорелыми, изрезанными уникальным узором морщинок, руками коричневыми, узловатыми и сильными, что корни, держащиеся за родную землю. Женщины повязывали головы живописными ярчайшими платками, а прилавки украшали рушниками с красно-белыми узорами. Рынок каждого городка отличался от другого. Даже грязь и пыль там были весёлыми, искрились на солнце и пахли свежескошенной травой и смородиновыми листьями. И только немногочисленные узбеки, привёзшие свои душистые дыни, или кавказцы, торгующие мандаринами и гвоздиками, одетые в кепки-аэродромы, были везде одинаковые, и товар у них был ужасно дорогой.

Едва солнце, как хохлатка, выставило в окно свою макушку, помахивая корзинкой со старым бабушкиным рушником на удачу, я заспешила на базар… Центральную часть крытого рынка занимали всё те же откалиброванные фрукты и овощи, сошедшие со стандартных конвейеров турецких и польских «биофабрик», но всё же кое-где белели ряды сала: свежего, подсоленного и копчённого с чесночком.

Сало достойно оды, поэмы!

Лет сорок тому назад его заворачивали в холщовые тряпицы и коптили на ольховых, сосновых и можжевёловых опилках. У каждого хозяина был свой секрет приготовления копчёного сала. Но сегодня мой нос привёл меня к прилавку, за которым стояла румяная, пышногрудая молодуха и бойко стрекотала по телефону. Мечтательное настроение и потрясающий запах копчёного сала заставили меня спокойно простоять у прилавка минут пять, терпеливо слушая болтовню молодой женщины, абсолютно не обращавшей на меня внимания. Потеряв надежду быть обнаруженной, я начала действовать: решительно взяла в руки кусок сала и понюхала его.

– Тю! Чаго лапаешь, не паложено покупателям лапать товар, видишь, занятая я, щчас. Всё равно лепей маяго сала на рынке не знойдешь, а потом метнись гроши разменяй, а то раницей сдачи у мяне зусим нету. Иди-иди к Дуське в ларёк – она табе разменяе, – не прекращая свой разговор по телефону, прогэкала молодуха.

Ожидание чуда разбилось. Улыбка моя упорхнула в далёкое детство.

– Что расстроилась, красавица, у меня сало не хуже, чем у Ядвиги, – услышала я приветливый голос. – Подходи: всё сама посмотришь и выберешь, в обиде не будешь. Я здесь один шучу и смеюсь, поэтому и зовут Зубоскалом, а мамка кличет Ахмедом: мать – белоруска, отец – азербайджанец, – махнул мне рукой, улыбаясь от уха до уха, чернявый парень у прилавка напротив.

От сердца отлегло, появился свет маяка-улыбки на лице продавца.

– А помидоры настоящие, грунтовые у тебя есть, Ахмед? – спросила я его, с сомнением глядя на одинаковые, почти без запаха помидоры.