Сергей Степанов-Прошельцев - Республика Бляхино

«Майор медслужбы Ремизов после обследования сделал заключение, что я нормальный, – вспоминает Владимир Павлович в своей тетрадке. – Но генерал боялся, что слух о двух ЧП подряд во вверенной ему дивизии дойдёт до тогдашнего министра обороны и командованию не поздоровится. И подполковник медслужбы Вольф Лазаревич Цейтлин признал меня психически больным. И сказал: у нас госпиталь, тут опаски меньше, это своего рода санаторий, а вот попадешь в Бляхинскую больницу – там ад. И я попал именно туда, в шестое отделение».

Стеклянно-деревянный

Больница, как пишет Дубравин в своей распухшей от записей тетради, была хуже всякой каталажки. Властвовало время, когда простая человеческая порядочность и честность часто расценивались, как происки врагов.

Психиатр Агнесса Альтмарк пыталась взять Дубравина на испуг:

– Мы и не таких обламывали.

Владимир Павлович не растерялся. И хотя знал, что воевать с карательной медициной означает то же самое, что копать иголкой колодец, ответил:

– Это еще вперёд поглядим, чья возьмёт. Труса из меня не сделаете, разве что только труп мой получить можете.

За своенравным пациентом установили неусыпный контроль, накачивали сильно действующими препаратами. Каждое малейшее непослушание наказывалось. Санитары могли и бока намять, вправить мозги, которые, по их мнению, набекрень, привязать жгутами к кровати, сделать «укрутку» – завернуть в мокрую простыню. Когда она высыхала, тело сдавливало словно тисками.

Дубравин стал тенью того, кем был. Одичал; словно стеклянная хрупкая этажерка, в строго отведенное время бродил по коридору, отмеряя несколько десятков положенных ему метров деревянными ногами. А когда зима в конце ноября уже входила в силу, у него от передозировки лекарств остановилось сердце.

Но были хорошие люди и в те времена. Спасла его Римма Александровна Павлова, и Владимир Павлович словно очнулся от наркоза, словно глотнул чистой родниковой воды. И в итоге оказался на воле. Когда человек настойчиво ищет свободы, он становится сильнее и чаще всего своего все-таки добивается.

Одиночество – странная штука

Дубравин бодр, лёгок на ноги. Строит дом: родительская изба, где он сейчас живет, попала в зону затопления. После повышения уровня Чебоксарского водохранилища, если оно когда-нибудь будет, Волга скроет строение, которое давно пора сносить, навсегда. Сварить-постряпать ему тоже приходится самому. Да мало ли других забот?!

Я встретился с ним, и мне показалось, что прикоснулся к чему-то далёкому и загадочному и сразу же отдернул руку, потому что я этого не понимаю. Потому что люди набиты предрассудками с головы до подошв ботинок, но это им невдогадку.

Они не всегда знают и другое: где кончается заблуждение и где истоки мудрости и мужества, где стремление убежать от самого себя – хотя бы в ту же добровольную немоту, а где намерение доказать, что это – жизнь, которую мы сами выбираем. И можно ли считать одиночество Дубровина его карой, наказанием за то, что выбрал он жизнь не ту, которая ему предназначалась?

А еще мне показалось, что Владимир Павлович знает ответы на эти вопросы. Потому и молчит уже столько лет. К такому знанию, наверное, каждый должен придти поодиночке.

Она его помнит

Автору этих строк удалось разыскать Агнессу Михайловну Альтмарк, которая уже два десятка с лишним лет на пенсии. Она хорошо помнит Дубравина. По её словам, всё именно так, как он описывает, за исключением одного: она никогда никого «не обламывала» и вообще «человек очень мягкий».

– Дубравин вёл себя совершенно неагрессивно, «карательных мер» к нему не применялось, – сказала она. – Выписался он в состоянии ремиссии, то есть в удовлетворительном состоянии. Забрала его жена. А то, что он замолчал, это объясняется шизофреническим мутизмом, то есть, некоторым обострением болезни.

Так или иначе, но Агнесса Михайловна проговорилась, косвенно подтвердив, что «карательные меры» в больнице все-таки применялись. Если не к Дубравину, то наверняка к другим.

Насчет клинической смерти Дубравина психиатр в отставке не помнит. Римму Александровну Павлову я не нашёл – она куда-то уехала. Но так ли уж важно – была эта клиническая смерть или нет? Жизнь все-таки важнее. Жизнь каждого человека, каким бы он ни был.

***

Самое любопытное, что в Нижегородской области обнаружился ещё один молчун. Это бывший сварщик Григорий Ворончихин, который живет в селе Двоеглазово на границе с Мордовией. Его «глухонемой стаж» немного меньше, чем у Дубравина. Но тоже солидный – 12 лет.