Громовица Бердник: В тоннеле Нагваля

Мне было тогда пять лет. Мы жили в живописном селе Гребени на берегу Днепра. Вокруг — высокие кручи, мир, исполненный мудрой тишины и дыхания Вечности.

Над головой отца собирались грозовые тучи. Надвигался ураган испытания. Для отца и для всех нас.

Отец в то время много работал, буквально день и ночь, напряженно размышляя над судьбой мира и человека в этом мире, постоянно искал путь выхода из замкнутости мироздания. И в это время отцу в руки пришли книги Карлоса Кастанеды — первые пять томов. Они сейчас хранятся у меня — подпольно переведены и отпечатаны, одетые в грубые картонные переплеты. Именно в этих книгах отец почерпнул тогда мощнейший заряд духовной бодрости и надежды. Заряд, который помог ему сохранить Силу и радость в самые трудные часы, в том страшном месте в пермских лагерях.

Но это будет потом. А тогда, в Гребнях, отец брал меня за руку — и мы шли гулять. А когда подходили к месту, где между двумя кручами вдруг возникала синева Днепра, сливающаяся с синевой неба, отец говорил, как бы сам себе: «Это Тоннель Нагваля… Так бы сказал дон Хуан». «Кто такой дон Хуан?» — спрашивала я. — «Это очень мудрый человек, — отвечал отец. — Мой большой друг». — «Тогда почему он к нам не приезжает?» — искренне удивлялась я. Отец смеялся и говорил: «Когда-нибудь приедет…»

А вскоре разразилась гроза. Ранним утром отец уехал в Киев… и не вернулся. Он ушел на бесконечно тяжелое испытание, конца которому не было видно. И тогда дон Хуан, простой, грубоватый и невероятно свободный от любых уз, стал отцу особенно близок.

Тот разговор на днепровских кручах двадцатилетней давности я вспомнила недавно, листая отцовские дневники, написанные им в лагере строгого режима, с 1979 по 1983 год. Неимоверное напряжение мысли, мощнейшая концентрация Духа льется потоком с тетрадных страниц, исписанных бисерным почерком. Философские размышления о судьбах человечества, сюжеты, которых хватило бы на десяток писателей всех жанров — от «фэнтези» до серьезного философского анализа… И почти на каждой странице — пометка «сновид»; так отец отмечал свою практику сновидения, а также размышления о том, что есть сон, сновидение, его значение для человека. О доне Хуане отец отзывается как о любимом брате. Теперь я точно знаю, что отец и дон Хуан встречались. И в Тоннеле Нагваля, и в сновидениях, и там, куда даже жену — мою мать — пускали лишь раз в году. Туда приходили двое — дон Хуан и Учитель Сердца, и они поддерживали отца, не давая ему пасть духом и разочароваться. И в этом жутком лабиринте отец начал воплощать свой эксперимент по практике сновидения

… Во сне он спонтанно взглянул на свои руки. И пришло совершенно четкое осознание происходящего… Руки были необычные. Семипалые. Удивительно изящные. На удлиненных ладонях — странные линии, глубокие, извилистые. Отец рассматривал свои руки, и осознавал, что в «реальной» жизни руки у него иные. Вдруг рядом появились странные жуткие фантомы, существа, похожие на людей. Они цеплялись за него, не давали сделать ни шагу, пытались удержать. Он начал вырываться. Возникла четкая мысль: «В этом мире можно летать!» Подумал — и тут же взлетел… Очутился на берегу океана. Бросился в чистую воду, — радостью наполнилось все его существо, и он подумал: «В этом мире возможно все — стоит только пожелать…»

Когда отец проснулся — вся камера была залита чудесным вибрирующим золотым светом…

Во вторую ночь он снова во сне посмотрел на руки. Начал рассматривал свое тело. И поразился. Он увидел себя великаном, прекрасным существом, настолько гармоничным, что невозможно было определить — мужчина он или женщина. Огромные, но очень изящные и нежные руки. Удивительно грациозные линии фигуры. И невероятная легкость в теле…

И здесь, в сновидении, отец встретился с доном Хуаном. Это была встреча двух Воинов. Они в свободном полете парили над сияющими вершинами гор — и ощущали дыхание Свободы. Они не говорили друг другу ни слова, но осознавали, что истинная Свобода — это стихия, которая дает человеческому сознанию динамику движения, развития и постижения… «Свобода — это Стрела Необходимости, а Человек — наконечник этой стрелы. Но если Свобода не станет творческим действом, самотворением, — она превратится в тяжелейшее рабство. Истинная Свобода — это самодостаточность и необходимость самоотдачи. Свобода же, чем-либо обусловленная, — это плен». Так записал утром отец в дневнике.