Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни

Мою напарницу на подобных занятиях звали Аруна, это была симпатичная девушка, тоже очень способная студентка. И мы с ней так старались проследить извилистый блуждающий нерв или отслоить роговицу, вынув глазное яблоко, что вели себя совсем не как нормальные юноша и девушка восемнадцати лет. Однако запах формалина на руках, который мы часами нервно отмывали, как я теперь понимаю, мешал назначать свидания кому-нибудь, кроме коллег-медиков.

Медицину принято называть священнодействием, и инициация эта в основном и происходит в анатомичке, поскольку вскрытие тела — событие запоминающееся, даже если не чувствуешь отвращения. Возникает ощущение поруганной святыни. Сердце перестает быть вместилищем души — теперь это ком плотных волокнистых мышц. Если Афина Паллада вышла из головы Зевса, то ноги ее были замараны серым веществом мозга, похожим на овсяную кашу. Тебя накрывает холодной волной объективности — и так и должно быть.

Для нас с Аруной главным была именно анатомия во всей ее неприглядной полноте, механический процесс — режем, пилим, отслаиваем. Сверялись мы при этом не с иллюстрациями, а с подробными описаниями в учебнике. Они были поразительно ясными, и раз достигнув цели, мы уже никогда не забывали, как устроена та или иная часть тела, будь то три крохотные косточки в среднем ухе — каждая длиной в одну десятую дюйма и такие гибкие, что колеблются даже от комариного писка. Хирургия — это акт преднамеренного насилия, освященный моралью, поскольку хирург творит добро. А резать труп — такое же насилие, освященное моралью, поскольку никого нет дома. Дух уже сбежал с корабля. Когда человек берет в руки скальпель, о моральной стороне дела никто уже не вспоминает. Гораздо важнее сделать насилие нормой. Это мне не вполне удавалось. В первый день хирургической практики нас, троих студентов, приставили ассистировать высокому бородатому сикху, который делал операцию на почке. Выглядел он внушительно — в чалме, обмотанной крест-накрест зеленой киперной лентой. Мне дали задание держать ранорасширитель, поэтому всю операцию мне нельзя было двигаться, а продлиться она могла часа три. Точно я не знаю, потому что из операционной меня вытолкали взашей.

Неприятности начались, стоило мне подойти к больному поближе, чтобы взяться за один из ранорасширителей, который оттягивал кожу и соединительные ткани, чтобы хирургу было видно, что он делает. Врач наклонился над обнаженной почкой, а я подошел слишком близко и случайно задел пальцем в перчатке рукав его халата. Врач, ни слова не сказав, вышел. В окошко в двери нам было видно, как он снимает халат, тщательно моет руки выше локтей и натягивает новую пару стерильных перчаток. На это ушло пять мучительных минут. Потом он вернулся — по-прежнему молча — и, тщательно выверяя шаги, вернулся туда, где стоял.

Мне снова захотелось посмотреть, что происходит, — и так уж вышло, что я еще раз задел рукав его халата.

– Ты, стой где стоишь! — прошипел врач и указал мне место подальше от стола. — Не прикасайся ко мне! — И, огрев меня сердитым взглядом, вышел из операционной и во второй раз проделал всю ту же процедуру очищения — теперь, как мне показалось, она заняла полчаса. Мне было ужасно стыдно, и когда доктор вернулся, я стоял у него за спиной тише воды ниже травы и изо всех сил старался не шелохнуться. Было ясно: мне можно только смотреть, остальное запрещено. Однако и это оказалось слишком. Несколько минут я буравил взглядом спину хирурга — больше я ничего не видел, — но потом отвлекся. И заметил на полу черный резиновый диск. Что это и зачем, я не знал и машинально потрогал диск носком ботинка.

Из-под рук у хирурга полетели искры. Я наступил на кнопку, которая включала электрический нож для прижигания кровеносных сосудов, произошло замыкание, и хирурга ударило током. Он положил инструменты и повернулся ко мне.

– Ты не хирург, — проговорил он ледяным тоном. — Ты — слон в моей фарфоровой лавке.

Когда он велел мне выйти, не было нужды добавлять «и не возвращайся». Мы оба понимали, что он прав. Больше я не участвовал в операциях до самого выпуска. Так что то, что я сдал экзамен, — чистый курьез. Все благодаря зубрежке. Я засел над учебниками по хирургии и выучил наизусть все приемы, натренировать которые я мог не лучше, чем актер, играющий хирурга в телесериале. Однако я стал прекрасным хирургом-теоретиком. Выучил все операции, зазубрил все инструменты и их назначения. А поскольку экзамен заключался в письменных ответах на вопросы — оперировать нас никто не просил — то я пришел сдавать, ничуть не опасаясь, что могу провалиться.