Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни

Я несколько преувеличиваю этот контраст, поскольку с самого начала был склонен к научному, обезличенному подходу. Я, конечно, от природы профессиональный студент. Мог заучивать наизусть сонмы фактов. А еще я понимал, что если не хочешь безнадежно отстать, нужно взглянуть в глаза правде: медицина — точная наука. Мой отец этого так и не понял, не шагнул за грань между эмоциями и наукой, что может показаться странным, ведь Луи Пастер открыл бактериальное происхождение болезней еще в 1850 годах. Однако практика с теорией не совпадает. В своих мемуарах о трех поколениях врачей «Младшая из наук» Льюис Томас (L. Thomas. «The Youngest Science») указывает, насколько медицина жалка и бессильна — а ведь дело было уже в XX веке.

Традиционная роль врача в гораздо большей степени требовала утешать, а не исцелять. Доктор сидел у постели больного, источая надежду и щедро прописывая патентованные панацеи — в лучшем случае безвредные. А в худшем они содержали, например, опий — наркотик, который некогда рекомендовали направо и налево, в результате чего бесчисленные викторианские дамы, считавшие, что можно принимать его по чайной ложке в день как общеукрепляющее средство, превращались в безнадежных наркоманок. Детские болезни вроде ревматизма калечили человека на всю жизнь. Выживет больной или нет, зависело от иммунной системы, а не от действий врача. А что касается болезней зрелого возраста — рака, инсульта, инфаркта, инфицированных ран — они неизбежно приводили к смерти. Льюис Томас рассказывает, что его отец, опытный врач, не мог ручаться за исцеление больного, пока в 1928 году не открыли пенициллин. Антибиотики вроде стрептомицина — первого лекарства от туберкулеза, который был тогда настоящим бичом, — получили широкое распространение только в конце сороковых годов (и не успели спасти ни Джорджа Оруэлла, который умер от туберкулеза в 1950 году, ни тем более Д. Г. Лоуренса, который скончался в 1930 году. Обоим не было и пятидесяти).

Когда великая волна научной медицины докатилась и до Индии, отец примкнул к ней — и это я в целом понимал. Однако при этом я упустил одно важное соображение, может быть, даже самое важное, суть которого отражает один случай времен войны. Отец редко упоминал о своем участии во Второй мировой войне, и мало кто помнит (если вообще слышал) о том, что японцы вторглись и в Индию и прошли от Бирмы до штата Манипур далеко на северо-востоке. Там в 1944 году и произошла Кохимская битва — кровопролитная трехмесячная осада, ставшая переломным моментом войны. Впоследствии Кохимскую битву называли «азиатским Сталинградом».

Отец был военным врачом и столкнулся с такими человеческими страданиями, что впоследствии не хотел о них говорить. В этом он был подобен многим ветеранам, вернувшимся домой. Однако одного пациента он забыть не мог — рядового, внезапно утратившего дар речи. Считалось, что у него случился инсульт: афазия — неспособность говорить — часто вызывается поражением определенной зоны мозга, зоны Брока. Отец осмотрел юного солдата и согласился с диагнозом. Однако со временем всплыли некоторые новые факты.

Как выяснилось, на фронт доставили полевую почту, и солдат получил письмо с трагическим известием — умерла его мать. Он отправился к своему сержанту и попросил увольнительную на несколько дней, чтобы побыть с родными, однако не успел даже договорить, как его гневно оборвали и отказали в просьбе: в разгар битвы не может быть никаких предлогов для отлучки. Тогда рядовой решил обратиться со своей просьбой сразу к ротному командиру, потом — к командиру полка. Но каждый раз, стоило ему произнести слова «Сэр, мне нужна увольнительная. У меня мама…», его резко обрывали.

На следующий день он онемел.

Отец пришел в палатку к несчастному солдату и сел рядом с ним. Он решил, что смерть матери солдата и симптом афазии связаны между собой. Дело было не в инсульте. Солдату не давали договорить, и это нанесло ему травму и вызвало подсознательное убеждение, что говорить бессмысленно. Так почему бы не замолчать навсегда? Отец не стал излагать солдату свои умозаключения, а просто спросил, не хочет ли он поговорить о своей маме. И тут афазия кончилась — и хлынул поток слез и слов.

Рассказывая об этом случае, отец совершенно не пытался пробудить чьи-то чувства. Для него это был триумф диагностики. Однако и я не могу похвастаться, что был не по годам умен. Связь между телом и разумом отнюдь не была для меня очевидна. Воздействие, которое оказал на меня этот рассказ, оказалось неявным — очередной невидимый кирпичик, из которых строится личность. Кроме того, после школы мне нужно было зубрить классификацию Линнея, а когда роды и виды окончательно мне надоедали, я часами напролет играл в теннис с одной прелестной генеральской дочкой по имени Дипика — женский вариант моего собственного имени. Эти игры ни к чему не привели. Наши имена означают «огонь», но искорки не вспыхнуло.