Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

И всегда теплилась мечта – заводить поутру свой трактор и отправляться на свою пашню…

Староверы Латинской Америки, как и любые переселенцы, начинали с нуля. Это сегодня в бразильских и уругвайских деревнях стоят на дворах огромные зеленые комбайны «Джон Дир» ценой с хороший «кадиллак» или «порше». Третье поколение староверов обрабатывает уже по сотне, и зачастую не одной, гектаров земли. И в разговорах вспоминают первый простенький трактор – вспоминают как счастье, начинали-то на лошадях. Богатство у староверов приветствуется. «Будь богат, но будь милостив!» Вторая половина формулы куда как важнее. Они работают весь световой день, без дневного пересыпа в самую жару – сиесты, как тут принято, и копят: иначе не выжить группе людей, крепко держащихся за религиозные устои – главное, ради чего и стоит жить. Все знают: на земле они – странники, трудятся ради той, иной жизни. Но живут этой, обычной.

«Повесть и житие» – книга не обычная. Она стара, как христианский мир, потому как опирается на древнюю, средневековую литературную традицию. Она на удивление горяча: традиция оказалась живой, и это ли не чудо?

Рассказ начнется с перечисления предков – с того, что свято для всякого старовера: без знания многочисленной родни не женить сына, не выдать замуж дочь, родство до семи колен – барьер, сохраняющий кровь в чистоте. Родословная – та же история, одно тянет другое – и вот восстают из небытия образы мучеников, страдавших за веру совсем недавно, в окаянном двадцатом веке. И здесь рассказчик следует канону подобных писаний: свидетельство – закон для христианина. «Повесть и житие» – емкое, точное название и одновременно определение жанра, отсыл к первоисточникам. Книга вскоре вырулит на сегодняшнюю тропу, чтобы в постоянных отступлениях возвращаться назад. Время едино для древлеправославных христиан – нового народа, каким они осознают себя по сравнению с ветхими иудеями. Муки первых византийских и малоазийских страдальцев за веру, о которых читают в Прологах по воскресеньям, они воспринимают так же остро и свежо, как незабвенные муки пострадавших от рук большевиков дедов и прадедов. Эти временные сдвиги, сбивки обогащают дыхание прозы Данилы Терентьевича, создают особый узор, который сродни староверческой вышивке, вобравшей в себя умения всех времен и стран, что пришлось им пройти на своем пути.

Всякий, кто окунется в покаянный рассказ Данилы Терентьевича, не сможет не почувствовать силу его слова, слога. Порой кажется, что тяготы, выпавшие Даниле Зайцеву, не под силу человеку. Но в книге легко уживаются вещи страшные и веселые, смех и юмор соседствуют с неподдельным страданием и страстями, низкое идет об руку с высоким, а Божественное спутешествует с богохульством. Голос рассказчика прям, он тянет, как локомотив, и этот разговорный ритм не оставляет, и поражает, и заражает особой силой и красотой нелитературной, диалектной русской речи, узаконенной на страницах повести силой писательского дара. Как ни наивны кажутся порой слова, как ни смешат ошибки правописания в рукописи, за которые в школе поставили бы жирную двойку, – за этой простотой предельная, покаянная честность и традиция назидательно писать о прожитом, сверяясь с собственным музыкальным слухом. Ведь этот рассказ создан не только для нас, но и непосредственно для одиннадцати детей и семнадцати внуков.

Мне очень хотелось бы поставить здесь точку, вернуться в Аргентину через два-три года, посмотреть на строительство Нуэвы Эсперансы, но, видно, не судьба. Что-то не срослось и тут: проект, столь красиво задуманный, казалось, был совсем близок к осуществлению, но неожиданно развалился как карточный домик. Данила Терентьевич Зайцев совершил пятьдесят второй переезд, откочевал в соседнюю Боливию, где открыл… пекарню.

– Боливийцам наш хлеб очень нравится. Тут все дешево, можно легко подняться! – весело сообщил он мне по телефону. Затем добавил мрачно: – А в Аргентине, не спрашивай, не пошло.

Я не стал расспрашивать подробно: какой смысл мучить человека? Что будет там, как все сложится на новой дороге, останется за страницами книги.

И вот – последняя новость: Данила Терентьевич с семьей снова перекочевал, назад в Аргентину… Жизнь от жития отличается, сильно отличается.

Биография автора этой книги необычна, как необычна история ее написания и выхода в свет. Данила Терентьевич Зайцев – старообрядец часовенного согласия из Аргентины, потомок нижегородских старообрядцев-«кержаков». Он родился в 1959 году в Западном Китае, в провинции Синьцзян, в семье старообрядцев-часовенных, вырос в Аргентине, куда семья перебралась в 1961 году в ходе массового переселения старообрядцев из Китая в Южную Америку. Ему довелось жить в Уругвае, Бразилии, Боливии, Чили, США, России. Его родной язык – русский диалектный, образование – четыре года аргентинской школы. Данила свободно говорит по-испански и по-португальски, от крестной матери научился читать и писать по-русски, под руководством стариков и тестя освоил церковнославянскую грамоту. Он женат на Марфе Федоровне Килиной, старообрядке часовенного согласия, имеет одиннадцать детей и семнадцать внуков, в настоящее время вместе с семьей живет в Аргентине. «Повесть и житие» – его первая книга. Толчком к ее написанию послужила драматичная история переселения Д. Т. Зайцева с семьей в Россию весной 2008 года и возвращения в Южную Америку осенью 2010-го. Во время первого, «оптимистичного» этапа переселения старообрядцев о них много писала российская пресса. О втором, «пессимистичном» этапе, о решении возвратиться в Южную Америку и работе над книгой Данила рассказал сам на радиостанции «Эхо Москвы» в передаче «Своими глазами», когда зимой 2012 года приезжал в Москву.