Алексий Лебедь - Эстафета духа. Дубль-2 в притчах и рассказах. Врата духа закрываются

Но в то же время Иисус утверждал, что Бог един и управляет целым миром. Получалось, со слов этого Иисуса, что у Бога есть ещё и Сын?! И этим Сыном был Сам Иисус! Можно было и поверить в это по тому, как хорошо Он разбирался в Писании, как говорил, не по написанному отцами-пророками, а как бы от имени имеющего власть над целым миром. И вовсе не так, как фарисеи и книжники, которые только изображали из себя слуг Божьих, требуя за это почтительного к ним отношения и приношений. Иисус таковым не был.

Да, в Нём Симон и сам признавал эту Силу, пытаясь, вместе с подросшими сыновьями, постигнуть суть каждого сказанного Им Слова.

А Симон часто брал их с собой, Александра и Руфа. Первенца Александра назвал в честь великого завоевателя Македонии, хотя в окрестностях даже близлежащих селений никогда не встречал ни мужчин, ни подростков, ни малых ребятишек с таким именем. Но так хотелось видеть в сыне то величество, которого не хватало в тяжёлом, изнурительном труде.

Почва в этой местности была каменистая и требовала немалых усилий, чтобы прокормить себя, жену и двоих детей.

Можно было бы, конечно, перебраться на север страны, скажем, в Назарет. Там и почва, говорят, куда податливее. Тем не менее, здесь, в Иерусалиме, была своя, Киренская община, в которой и Симон был не последним человеком. А там – чужбина, где, со слов снующих туда-сюда купцов проживают, в основном, язычники, самаряне. Только общиной, как-никак, жить легче, чем одинокой семьёй.

А ещё, на руках у Симона престарелые родители, которые уже работать не могут, по причине слабости. Они своё уже отработали. Вырастили его и братьев, которые сами давно стали почтенными мужами.

Но и отец с матерью, и братья, при каждом удобном случае, часто напоминают ему о том, что этот Иисус добром не кончит. Нечего Его, мол, слушать, не туда склоняет народ. Вон и священники объявили на Него охоту, словно на разбойника. И, наконец-то, схватили, требуя казни. За что же, спрашивается? Кто объяснит? И кто оправдает такую несправедливость?

Был вчера и Симон с сыновьями на площади, где восседал на судилище Понтий Пилат. Надо же! Он умыл руки! Теперь кровь невинной жертвы на руках всего его народа. А значит – и на его мозолистых руках, и на сыновьях Александре и Руфе.

Особенно болезненно воспринимал это событие младшенький. Видать, Александр более хладнокровен. А поэтому и отнёсся к увиденному, хотя бы внешне, спокойно. Выдержка – вся в отца. А вот Руф вчера просто не знал, куда себя девать от недоумения, глядя на такое судилище.

Благо, они стояли немного в стороне и только наблюдали, как священники всё время подзадоривали толпу. И если бы не эти наущения, разве кто посмел бы требовать отпустить настоящего разбойника, да ещё и кричать, что пусть кровь Иисуса будет на их потомках?

Но все до смерти боялись священников, которые ещё и подговаривали, что, мол, кто громче всех будет кричать, тому простятся и долги, и прочие недоимки, не уплаченные в церковную казну. Тех же, кто будет молчать, отлучат от церкви. А отлучённых, как известно, могут не только изгнать из города, но и побить камнями.

Как тут устоишь против очевидной угрозы? И народ безропотно подчинялся, выкрикивая всё громче: ”Варавву! Варавву!”

Эх, знали бы они, какую беду наклика′ли на свою голову! Сам Симон понимал это каким-то внутренним чутьём. Это чутьё появилось у него не сразу и не вдруг. И не было его до того момента, пока Иисус не научил и его молиться Отцу Небесному. А он, уже сам, обучил этому и Руфа, и Александра.

Вот и сейчас, когда Симон разглядел войско, ведущее на казнь троих разбойников, в груди что-то перевернулось. Недобрые предчувствия вызвали беспокойство. Беспокойство обратилось в тревогу. Куда и делась та радость, которая безраздельно владела им ещё несколько мгновений тому. Среди троих разбойников, подгоняемых воинами, он сразу узнал Иисуса!

”О, Боже, Великий Отец Небесный!” Как же такой истерзанный, окровавленный, измученный, он мог нести ещё и древо для собственного распятия? Уж лучше бы ему самому дали нести эту тяжесть, чтобы хоть как-то облегчить участь страдальца! И за что? Только за то, что Он, якобы, выдавал себя за иудейского царя? Да это же ложь и клевета!

Конечно, это всё священники оговаривают, чтобы очернить святого человека. Никогда ни Симон, ни его дети, такого от Него не слыхали. Хотя и не о покорности говорил Иисус, а о великом царстве Его Отца. Призывал любить всех и оставить всё недоброе.

”Так может, Боже, позволишь мне пронести этот крест, чтобы легче было идти Твоему Сыну? Боже, Боже, я готов хоть этим послужить Тебе, если не могу ничем другим облегчить тяжесть испытаний, выпавших на долю этого великомученика!”