Владимир Головин - По ту сторону смерти. Ответы на вопросы

Да, я говорил об этом не раз в проповедях. Первое, это когда увидел мёртвым моего дядю в одиннадцать лет.

Первый раз так близко увидел смерть человека, которого хорошо знал, родного человека. Дядя болел, тяжело болел – туберкулезом, но я в силу своего возраста не понимал, что это может закончиться смертью. Я не видел его перед смертью непосредственно. Запомнил его высоким, статным, чернявым, с красивыми волосами, с правильными чертами лица – красивым человеком. Он любил читать, был умный. И вдруг сообщили, что он умер. И мы всей семьей поехали на похороны.

Помню: входим в квартиру, в которой он жил, я вижу гроб, и меня буквально с ног сшибло от того, что я увидел, меня потрясло, свидетелем чего я стал. В гробу лежало странное существо, которое только отдаленно напоминало моего дядю. Страшный на внешний вид, неестественно худой, изорванные ноздри, губы в болячках – непохожий сам на себя. Меня потряс вид его смерти и, конечно, общая скорбь всех родных и близких.

Это было 10 марта, было очень холодно. Вынесли гроб, все оделись, как-то замотались в свои одежки, а его вынесли в костюме в гробу. Я как сейчас это помню: смотрю на него – голые руки лежат в гробу на груди, открытое лицо. Я думал: ему так холодно, наверное, в гробу, почему никто не хочет одеть его. Мне было непонятно. Потом повезли хоронить – уже темно было. И вот эта темнота, поле в снегу, завывание ветра – всё это на меня сильно подействовало. Гроб заколотили, опустили в могилу, стали даже не закапывать, а заваливать. Снег, лед, землю – всё это кидали на крышку гроба. Из гроба раздавался убийственный звук внутренней пустоты. Только что все плакали, говорили, как его жалко, как его любят, а теперь зарывают в мерзлую землю, так плохо одетого, закидывают этой мерзлой землей и льдом, оставляют одного и уходят.

Мне было трудно всё это воспринять, пережить. День, тем не менее, закончился. Мы приехали домой, легли спать. Я спал один в зале и никак не мог заснуть. Было темно, очень холодно. Я кутался одеялом, стараясь согреться. Мысленно прокручивая в голове прошедший день, вспоминал всё увиденное: могилу, гроб, смерть. Мне казалось, что эта окружающая меня тьма может быть тьмой и моей могилы, ведь когда-то я тоже умру. Меня тоже закопают, закидают какими-то комками.

Я очень сильно прочувствовал смерть и очень остро пережил пустоту, бессмыслицу всей жизни. Я тогда не столько понял, сколько почувствовал: а зачем жить-то тогда? Для того, чтобы закопали? Чтоб забыли? Разве в этом смысл жизни? Зачем жить, если так и так умрешь? Я думал: а как сейчас дядя Володя? Он один, в земле, брошенный всеми. Мне не пришла мысль о его душе, нет. Я думал только о том, что видели мои глаза.

Меня охватил ужас и страх. За него, за себя, и за близких. Я расплакался – в голос, сильно. Я не смог себя сдержать и разбудил даже маму. Она вышла из комнаты: «Сынок, что случилось? Что с тобой? Тебе что-то приснилось?» И я сказал то, что было на душе: «Мама, я умру. Мы все умрем, зачем тогда всё?» Она сначала не поняла, начала успокаивать. А потом поняла, что у меня на уме, и стала говорить: «Да, да, это правда, сынок. Но это будет ещё не скоро, ты поживешь ещё, поживешь». Я помню, даже тогда умом я понимал, какой это несерьезный аргумент – не скоро. Всё равно умрем – скоро, не скоро. Но мне захотелось успокоиться и заснуть.

Я как бы поверил и заснул, но шли годы, идут сейчас, и с того времени не проходит и дня, чтобы я не прочувствовал, как струну, как нож, который режет моё сердце всегда, – я всегда помню смерть. Всегда ощущаю пустоту, бессмыслицу земной жизни. Я могу смеяться, шутить, чем-то увлекаться, но всё это внешнее, как маска на лице. Внутри, как струна, которая непрестанно режет сердце, кровавит от невыносимой тоски, идущей от сохранившегося с того момента внутреннего ощущения смерти, бессмысленности всего земного, пустоты.

Этот факт был очень сильным для меня. И после пережитого я уже не мог жить так, как жил до того. Эта пустота жизни, бессмысленность меня просто убивали. Я стал искать смысл и цель. Поэтому вот этот факт, когда я пережил так близко смерть дяди, стал поворотным к тому, чтобы я начал искать жизненную цель и смысл, и не успокоился, пока не нашел её во Христе.

Второе – это когда я первый год учился в семинарии Свято-Троицкой Сергиевой Лавры под Москвой. Шёл Великий пост. Я никак не мог решиться пойти на исповедь. До этого исповедовался и причащался в Ульяновске, ну как все. А исповедь как проходила для всех? Подходишь к кресту и Евангелию, называешь имя, наклоняешь голову, батюшка читает какие-то непонятные слова, кидаешь двадцать копеек в кружку, целуешь икону и уходишь. Это исповедью называлось. Таким образом, легко было исповедоваться. Двадцать копеек можно найти и поцеловать несложно, наклонить голову нетрудно. А когда я оказался в семинарии, вдруг понял, что так здесь не получится, здесь нужно по-другому.